Валерия Герасимова: Я скажу одно: что мне было радостно слышать, когда К. Зелинский, который бывал за границей, сказал нам, что, очевидно, эта провокация не удалась. Народ и интеллигенция всего мира почуяли запах этой провокации. Но оставим мертвое – мертвым, а мы строим наше вечно живое дело в нашей советской литературе на благо нашему живому и сильному социалистическому обществу (Там же. С. 163).
Зал аплодирует.
Виктор Перцов: Я должен сказать: в условиях этой чрезвычайно острой моральной атмосферы, в которой мы обсуждаем действия этой фигуры, – я должен сказать, что представления о роли Б. Пастернака в советской поэзии как мастера были, конечно, преувеличены. <…>
Я думаю, что это не только вымышленная, преувеличенная в художественном отношении фигура, но это и подлая фигура (Горизонт. 1988. № 9. С. 52, 53);
Мне кажется, что тов. Семичастный прав. Мне и многим нашим товарищам просто даже трудно себе представить (я являюсь его соседом), что живут люди в писательском поселке, и не могу себе представить, что у меня останется такое соседство. Пусть он туда уезжает, и нужно дать ему эту возможность и надо просить об этом, чтобы он не попал в предстоящую перепись населения (Стенограмма общемосковского собрания писателей. С. 165–166).
Зал аплодирует.
Александр Безыменский: Мне не понадобится много времени, чтобы сформулировать свое мнение по вопросу, стоящему сегодня в повестке дня. <…> Сегодняшний день Пастернак своим поганым романом и своим поведением поставил себя вне советской литературы и вне советского общества.
Зал аплодирует.
<…> Русский народ правильно говорит: «Дурную траву – вон с поля!» (Там же. С. 166).
Зал аплодирует.
Анатолий Софронов: И надо иметь в виду, что у Пастернака были знакомства, дружба, и Пастернак, несомненно, влиял на какую-то часть творческой молодежи. (Голоса: «Правильно!») И нам нужно всем вместе с СП развенчать эту легенду о Пастернаке, о чистом искусстве и развенчать эту легенду в сознании многих о Пастернаке как о замечательном поэте… Я тоже сидел в спортзале в Лужниках и слышал речь Семичастного о Пастернаке. У нас двух мнений по поводу Пастернака не может быть. Не хотел быть советским человеком, советским писателем – вон из нашей страны! (Там же. С. 167).
Зал аплодирует.
Сергей Антонов: Пять мудрецов, которые заседают в Шведской Академии словесности <…> уже не первый раз присуждают Нобелевские премии за литературу людям, которые на это имеют не очень много права. Для того чтобы вести эту недостойную игру, этим пяти мудрецам из Шведской Академии словесности приходится каждый год выискивать в разных концах земного шара подходящие фигуры, – я бы сказал, с одной стороны, популярные и, с другой стороны, фигуры, которые были бы марионетками, петрушками для того, чтобы вести такую низкую политиканскую работу. <…>
И очень жалко, что в 1958 году такой фигурой, такой петрушкой для того, чтобы вести грязную, антисоветскую работу, – была выбрана фигура человека, который существовал в нашей советской писательской организации.
<…> И вот мне кажется, что то решение, которое мы приняли об исключении Пастернака из Союза писателей, – его приняли слишком поздно, как мне кажется. Можно было бы принять это решение год тому назад. Надо дополнить это решение – решением о том, чтобы Пастернак не был не только членом Союза писателей, но не был бы и советским гражданином (Горизонт. 1988. № 9. С. 57, 58).
Зал аплодирует.
Борис Слуцкий: Поэт обязан добиваться признания у своего народа, а не у его врагов. Поэт должен искать славы на родной земле, а не у заморского дяди.
<…> Все, что делаем мы, писатели самых различных направлений, – прямо и откровенно направлено на торжество идей коммунизма во всем мире. Лауреат Нобелевской премии этого года почти официально именуется лауреатом Нобелевской премии против коммунизма. Стыдно носить такое звание человеку, выросшему на нашей земле (Стенограмма общемосковского собрания писателей. С. 169).
Зал аплодирует
362.
Галина Николаева: История Пастернака – это история предательства.
<…> Мы читаем роман о докторе Живаго и можем с твердостью сказать, что это такой плевок в наш народ, в то большое дело, которое делается у нас, которого трудно было ожидать даже от Пастернака.
Но все же и у меня, когда писали об этом романе, о том, что ему присуждена Нобелевская премия и т. д., всё же теплилась еще какая-то надежда, что, может быть, человек придет сюда и скажет: я не хочу этой презренной премии, признаю, товарищи, что я попался в лапы реакции, – такая надежда у меня была. Но вместо этого мы получили трусливое письмо и эту телеграмму, которая ничего не меняет, – о том, что он вынужден отказаться от премии под напором общественности (а не под напором своего собственного внутреннего понимания того, что произошло!).
