так что спустя год
Михаил Луконин, мастер курса, объявил, что творческая командировка доказала плодотворность контактов поэта с жизнью, и Беллу восстановили в институте (Сегодня вечером мы пришли к Шпаликову. С. 218).
Несколько иную версию этого события в письме к составителю излагает Давид Маркиш:
Осенью 59 года мы трое – Белла, Вадик Трунин
391 и я – были исключены из института за «организацию пьянства в общежитии и аморальное поведение»
392. Приказ об отчислении подписал директор института Серегин – угрюмый персонаж, не оставивший следа в русской литературе
393.
Прямого отношения к травле Пастернака это событие не имело. А косвенное – вполне возможно: Литинститут, хотя он и не являлся рассадником студенческого бунтарства, решено было очистить от излишнего свободомыслия, выражавшегося, в частности, в неоднозначном отношении студентов к «делу Пастернака». И своевременное исключение трех «ненадежных» послужило бы неплохим уроком для всех прочих.
Все для нас обошлось благополучно: Беллу курс взял на поруки, Вадик Трунин покаялся, а я, перешедший к тому времени с очного отделения на заочное, отправился в Союз писателей и расписал в красках одному из Секретарей, Степану Петровичу Щипачеву, весь комизм происшествия в общежитии «Бутырский хутор». Щипачев тут же позвонил Серегину, и в тот же день я был восстановлен в институте без каких-либо условий.
14 апреля 1960 года экзаменационная комиссия под председательством Всеволода Иванова оценила на «отлично» дипломную работу Ахмадулиной «Стихи и переводы».
Журналы в апреле
В «Знамени» (№ 4) роман Константина Симонова «Живые и мертвые» (окончание – № 12), стихотворение Андрея Вознесенского «Гойя».
Это стихотворение, первоначально предложенное А. Вознесенским для публикации в «Новом мире», было отклонено А. Твардовским.
И тогда, – как рассказывал Вознесенский, —
«Знамя» напечатало моего «Гойю». Эта публикация явилась шоком для официоза. На собрании редакторов всемогущий завотделом ЦК по идеологии Д. А. Поликарпов заклеймил эти стихи. Кожевников встал, закричал на него, пытался защитить меня. С «Гойей» началась моя судьба как поэта. Первая ругательная статья «Разговор с поэтом Андреем Вознесенским» в «Комсомолке» громила «Гойю». Следом появились статьи запугавшего всех Грибачева и испуганного Ошанина. Для них формализм был явлением, схожим с вейсманизмом и морганизмом. Он казался опаснее политических ошибок – люди полуграмотные и суеверные, они боялись мистики и словесных заговоров (А. Вознесенский. Собр. соч. Т. 5. С. 183).
Май
3 мая. Из дневника Константина Федина:
Григорий Ив<анович> Владыкин <директор Гослитиздата> рассказывает о Пастернаке, который снова обратился к Хрущеву с петицией о разрешении издательству печатать свои переводы (Словацкого и др.), на что последовало согласие. Пастернак двурушнически печатает стихи в Англии (о «Нобелевской премии») и интервью сомнительного содержания (был приглашен к военному прокурору
394 и получил от него назидание). Мне Борис становится противен. Я сказал Григ<орию> Ив<ановичу> – только бы не вздумали восстанавливать в СП!.. (Константин Федин и его современники. Т. 2. С. 164).
Познакомившись с Евгением Евтушенко на своей даче в Переделкино, Борис Пастернак дарит ему свою книгу «Сестра моя – жизнь» с надписью:
Дорогой Женя, Евгений Александрович, Вы сегодня читали у нас и трогали меня и многих собравшихся до слез доказательствами своего таланта. Я уверен в Вашем светлом будущем. Желаю Вам в дальнейшем таких же удач, чтобы задуманное воплощалось у Вас в окончательных исчерпывающих формах и освобождало место для последующих замыслов. Растите и развивайтесь. Б. Пастернак (Е. Евтушенко. Волчий паспорт. С. 509).
После 4 мая. Журналист-международник Юрий Жуков сообщает в ЦК КПСС:
4 мая в беседе со мной Луи Арагон
395 в нервной и раздражительной форме поставил вопрос о публикующихся в советской печати критических статьях по поводу сборника «Литературное наследство», посвященных памяти Маяковского… Придя в возбужденное состояние, Арагон заговорил о том, что «есть границы всему» и что он «не сможет остаться нейтральным», если буржуазная пресса подхватит историю со сборником «Литературное наследство» и сделает из нее «второе дело Пастернака». «Я, – сказал он, – должен буду в этом случае занять определенную позицию, и я заранее говорю, что я должен буду выступить в защиту публикации писем Маяковского к Л. Брик»… Он сказал, что уже сейчас американские и английские корреспонденты буквально атакуют по телефону Л. Брик, причем она «всячески скрывается от них»… Далее Арагон коснулся вопроса об отстранении Зильберштейна от руководства сборником «Литературное наследство». Он заявил, что Зильберштейн руководит этими публикациями уже 20 лет и что за это время он с очень небольшой группой людей и с очень маленькими материальными средствами сумел выпустить 67 томов «Литературного наследства» (Новая газета, 3 апреля 2009 года).
5 мая. Как рассказано в дневнике Корнея Чуковского, Борис Пастернак
получил приглашение на прием к шведскому послу – и ему сообщило одно учреждение, что, если он не пойдет к послу и вообще прекратит сношения с иностранцами, ему уплатят гонорар за Словацкого и издадут его однотомник.
Он согласился (К. Чуковский. Т. 13. С. 287).
6 мая. Запись в дневнике Льва Горнунга:
Сегодня я узнал, что директору Гослитиздата Владыкину разрешили печатать произведения Пастернака. Вероятно, в первую очередь пойдет то, что было включено в план издательства. На театральных афишах разрешено печатать полное имя Пастернака, когда пьеса идет в его переводе (Шекспир, Шиллер) (Б. Пастернак. Т. 11. С. 95).
