Ты прав, поэт, ты трижды прав —
С каких бы ни взглянуть позиций.
Да, за ударом был удар,
Погромы, Дрейфус, Бабий Яр
И муки разных инквизиций.
Вот ты взглянул на Бабий Яр,
И, не сдержавший возмущенья,
Ты, русский, всех людей любя,
В еврея превратил себя,
Призвав свое воображение.
И вот ты – Дрейфус, Анна Франк,
Ты – юноша из Белостока…
Вокруг тебя безумья мрак,
Глумится над тобой дурак
Без сожаленья и без срока.
Твердит тупой антисемит:
«Во всем виновен только жид!»
Нет хлеба – жид, нет счастья – жид —
И что он глуп – виновен жид —
Так тупость голову кружит.
Отбросив совесть, стыд и честь,
Не знает в мыслях поворотов.
Ему давно пора учесть,
Что антисемитизм – есть
Социализм идиотов.
И если б Ленин нынче жил,
Когда открылся путь до Марса,
Тобой бы он доволен был,
Он очень тот народ любил,
Что дал Эйнштейна, Карла Маркса…
Любя страну, людей любя,
Ты стал нам всем родной и близкий.
За это славлю я тебя
И возношу тебя, любя —
Поэт и Гражданин Российский.
26 сентября. В «Литературной газете» подборка стихов Геннадия Айги (перевод с чувашского Беллы Ахмадулиной с предисловием Михаила Светлова).
27 сентября. В «Литературе и жизни» статья Д. Старикова «Об одном стихотворении» – резкий отклик на «Бабий Яр» Евгения Евтушенко:
Зачем сейчас, в 1961 году, Евгений Евтушенко вернулся к этой теме?
Может быть, он вспомнил о Бабьем Яре, чтобы предостеречь мир от фашизма? Может быть, он не смог молчать, услышав истеричные вопли западногерманских реваншистских ублюдков? А может быть, он хочет напомнить некоторым своим сверстникам и сверстницам о доблестях, о подвиге, о славе и о великих жертвах отцов?..
Ничего подобного. Стоя над крутым обрывом Бабьего Яра, молодой советский литератор нашел здесь лишь тему для стихов об антисемитизме! И думая сегодня о погибших людях – «расстрелянный старик», «расстрелянный ребенок», – он думал лишь о том, что они – евреи. Это для него оказалось самым важным, самым главным, самым животрепещущим!..
<…> Сейчас дружба наших народов крепка и монолитна, как никогда. Почему же сейчас редколлегия всесоюзной писательской газеты позволяет Евтушенко оскорблять торжество ленинской национальной политики такими сопоставлениями и «напоминаниями», которые иначе как провокационные расценить невозможно? Во имя чего надрывается сейчас Евтушенко, силясь перекричать победный гул нашей трудовой жизни, многоголосье сложных международных дел, к которому явственно подмешиваются глухие подземные толчки новых ядерных испытаний?..
<…> Важно, что источник той нестерпимой фальши, которой пронизан его «Бабий Яр» – очевидное отступление от коммунистической идеологии на позиции идеологии буржуазного толка
496.
Конец сентября – начало октября. В связи с нападками на свое стихотворение «Бабий Яр» Евгений Евтушенко обращается за поддержкой к Михаилу Шолохову и посещает его в Вешенской.
Я, – вспоминает Евтушенко, – решил обратиться к самому Шолохову, попросить его, чтобы он не позволял шовинистам и антисемитам пользоваться его именем. Я позвонил ему в Вешенскую. Телефонную трубку взял его секретарь, но потом все-таки Шолохов подошел сам и, хотя мы не были лично знакомы, приветствовал меня весело, по-дружески:
– А, мой любимый поэт. Ну что, заедают тебя антисемиты? Держись, казак, – атаманом будешь…
Окрыленный таким неожиданно теплым непринужденным тоном да еще и тем, что Шолохов был в курсе моих дел, я попросил разрешения приехать. Шолохов радушно пригласил меня.
При личной встрече Шолохов о себе
говорил исключительно в третьем лице.
– Хорошо, что приехал. Михал Александрович давно за тобой следит. Ты у нас талантище. Бывает, конечно, тебя заносит. Ну да это дело молодое. Что, брат, заели тебя наши гужееды за «Бабий Яр»? Михал Александрович все знает. Ты не беспокойся – Михал Александрович сам черносотенцев не любит. <…> Сильные ты написал стихи, нужные…
Тут я воспрял духом. Мне уже чуть ли не виделась статья Шолохова в «Правде» против антисемитизма, выступление Шолохова на съезде партии в защиту моего «Бабьего Яра»…
И вдруг Шолохов перегнулся ко мне через стол и, понизив голос, быстро, с одобряющей и одновременно опекающе-журящей деловитостью спросил:
– То, что ты написал «Бабий Яр», – это, конечно, похвально. А вот зачем напечатал <…> и подставился? <…> Слышал, слышал Михал Александрович, какие у вас в Москве вечера поэзии. Яблоку негде упасть. Конная милиция. Да когда же и шуметь, если не в молодости!
– Мы вас приглашаем, – сказал я, уже рисуя в своем воображении романтическую картину: автор «Тихого Дона» с умиленными слезами слушает Ахмадулину, Окуджаву, Вознесенского, Евтушенко, пожимает заляпанную гипсом и глиной лапищу Эрнста Неизвестного, с задумчивым восторгом крутит седой ус перед картинами Олега Целкова, подписывает коллективное письмо в защиту советского джаза… (Е. Евтушенко. Волчий паспорт. С. 351–355).
Ожидания Евтушенко, разумеется, не оправдались. И более того – выступая 24 октября на XXII съезде КПСС, Шолохов едко высказался «нынешних модных, будуарных поэтах».
Журналы в сентябре
В «Знамени» (№ 9) рассказы Юрия Казакова.
Октябрь
1 октября. В Ленинграде, в Большом зале филармонии, Ленинградский филармонический оркестр под управлением Евгения Мравинского впервые исполнил Двенадцатую симфонию Дмитрия Шостаковича, озаглавленную «1917 год».
Мне очень хотелось, – говорил автор по радио, – чтобы она была закончена к XXII съезду Коммунистической партии Советского Союза. И мне это сделать удалось – мне удалось закончить Симфонию к этой исторической дате в жизни нашей Родины.
