Видимо, было так, что он спросил Лебедева, в чем, собственно, дело – это хорошо, но чего Твард<овский> хочет. Лебедев ему – так и так, ведь и «Дали» Твардовского, если б не ваше, Никита Сергеевич, вмешательство, не увидели бы света в окончательном виде. Не может этого быть, говорит тот. Как же, Н. С., не может, когда вы сами тогда звонили Суслову по этому случаю. – А, помню, помню…
<…>
Боюсь предвосхищений, но верится, что опубликование Солженицына явится стойким поворотным пунктом в жизни литературы, многое уже будет тотчас же невозможно и многое доброе – сразу возможным и естественным.
«А не хлынет ли такой материал вслед за этим?» – спросил, говорит Лебедев, Н. С. И Лебедев ответил ему моим доводом: уровень этой вещи как раз будет заслоном против наводнения печати подобного рода материалами, подобного, но не равноценного.
Поглядим, что скажет Никодим (А. Твардовский. Новомирский дневник. 1961–1966. С. 111–113).
19 сентября. Умер Николай Федорович Погодин (Стукалов; род. в 1900).
21 сентября – 11 октября. Гастроли Игоря Стравинского в Москве и Ленинграде.
«Боже! Как он дирижирует! При его появлении зал встал. Типичный гений!» – 28 сентября пишет Лиля Брик своей сестре Эльзе Триоле (Л. Брик – Э. Триоле. Неизданная переписка. С. 380).
По окончании гастролей Стравинского состоялась его встреча в Кремле с Н. С. Хрущевым.
Хрущев принял Стравинского невероятно радушно. Он предлагал ему совсем вернуться на родину. Обещал вернуть имение. Предлагал приезжать в СССР в любое время и на любой срок.
– Вы можете располагать своей родиной как хотите, – заявил Хрущев Стравинскому.
Это предложение совершенно потрясло Стравинского (Так это было. Тихон Хренников о времени и о себе. С. 167).
Это, – напоминает Леонид Парфенов в книге «Намедни», – первое в СССР прижизненное признание русского зарубежья. Произведения Стравинского несколько десятилетий не исполнялись на родине, но классика пригласил Союз композиторов, до тех пор справедливо считавший Стравинского себе чуждым.
Признания эмиграции прежде бывали посмертными – так, с конца 50‐х в СССР стал классиком Иван Бунин, умерший в Париже в 1953 году. Бывали «прощенческими» – когда, раскаявшись в ошибочном «непонимании революции», навсегда вернулись Алексей Толстой, Прокофьев или Вертинский. Широко освещаемый визит знаменитого эмигранта, который, приехав, здесь не останется, а вернется в свою заграничную (то есть белогвардейскую) Россию, – такое впервые.
Беспрецедентным явилось и издание в СССР книги композитора-эмигранта (см.: И. Стравинский. Хроника моей жизни / Пер. с франц. Л. В. Яковлевой-Шапориной, предисл. В. М. Богданова-Березовского. Л.: Музиздат, 1963).
Причем, – как 13 октября Л. Шапорина записывает в дневник, – 9 октября <директор Ленинградского отделения Музиздата> Максимовский мне сказал: «Размер тиража будет зависеть, примет ли его Хрущев. Если не примет – 10 000. Примет – 25 000 или больше» (Л. Шапорина. Т. 2. С. 393).
21 сентября. Из дневника Александра Твардовского:
Вчерашний звонок Поликарпова:
– Изготовить 20 (не более и не менее) экземпляров этого твоего «Ивана, как его, Парфеныча»?
539
– Денисыча.
– Ну, Денисыча. Не более и не менее.
– А ты в курсе насчет…
– В курсе.
Позвонил Лебедеву: я, мол, не для проверки, но так как помню ваши слова, что не набирать до поры…
Да, это есть такое предложение. У нас часто говорят о культе, о единоличности решений – ну вот, чтобы не было таких разговоров.
– А не значит ли это, что дело худо?
– Нет. Я думаю, не значит. Это, так сказать, предметный урок того, что культа у нас не может быть.
Бросился выполнять
540. Вызвал Алексея Иваныча <Кондратовича>, засадили корректоров за вычитку рукописи. Т. к. они читали разные куски с разных страниц, в отрыве от целого, то сперва ничего и не поняли – трудная рукопись и все. Потом-то разобрались: «Неужели это будет печататься?» и т. п. (А. Твардовский. Новомирский дневник. 1961–1966. С. 116).
И вот тот же эпизод в рассказе Александра Солженицына:
получил «Новый мир» среди дня распоряжение из ЦК: к утру представить ни много ни мало – 23 экземпляра повести. А в редакции их было три. Напечатать на машинке? Невозможно успеть! Стало быть, надо пустить в набор. Заняли несколько наборных машин типографии «Известий», раздали наборщикам куски повести, и те набирали в полном недоумении. Так же по кускам и корректоры «Нового мира» проверяли ночью, в отчаянии от необычных слов, необычной расстановки и дивуясь содержанию. А потом переплётчик в предутреннюю вахту переплёл все 25 в синий картон «Нового мира», и утром, как если бы это труда не составило никакого, 23 экземпляра было представлено в ЦК, а типографские наборы упрятаны в спецхранение под замок. Хрущёв велел раздать экземпляры ведущим партвождям, а сам поехал налаживать сельское хозяйство Средней Азии (А. Солженицын. С. 40–41).
22 сентября. Умер Эммануил Генрихович Казакевич (род. в 1913).
Этим воскресным днем Александр Твардовский лично отвез 23 экземпляра повести «Один день Ивана Денисовича» заведующему Отделом культуры ЦК КПСС Д. А. Поликарпову для прочтения всеми членами Президиума ЦК КПСС.
25 сентября. В Москву в составе делегации писателей ФРГ прилетает Генрих Белль.
26 сентября. В ЦК КПСС отправлена докладная записка председателя КГБ В. Е. Семичастного:
Докладываю, что писатель Гроссман В. С. по-прежнему ведет замкнутый образ жизни, нигде не бывает, на квартире у себя принимает крайне ограниченный круг знакомых. Проведенные с ним беседы положительных результатов не дали: Гроссман не изменил своего враждебного отношения к политике КПСС и Советского государства и в узком кругу продолжает вести антисоветские разговоры. <…>
Им написано еще одно произведение – антисоветское по своему содержанию
541. <…>
