В Москве во флигеле при Доме учителя на Б. Коммунистической улице открыта однодневная совместная выставка участников студии Э. Белютина, а также художников-авангардистов (Э. Неизвестного, В. Янкилевского, Ю. Соболева, Ю. Соостера), вызвавшая большой интерес как внутри страны, так и за границей.
Не заявись в Дом учителя «британский шпион» Виктор Луи с англичанкой, весь мир спокойно спал бы на печке, – комментирует Валентин Воробьев, – и никто не знал бы, кто такой Элий Михайлович Белютин и где расположен московский Манеж (В. Воробьев. С. 231).
Наутро, когда начался демонтаж выставки, на нее прибыли зарубежные тележурналисты и состоялось нечто вроде пресс-конференции, в которой приняли участие Э. Белютин и Э. Неизвестный.
На следующий день, – рассказывает Леонид Рабичев, – под девизом «Абстрактное искусство на Коммунистической улице!» по межконтинентальным телевизионным каналам выставка была показана в Европе и Америке. Вскоре на Кубе, на пресс-конференции, которую давала советская дипломатическая миссия во главе с Микояном, одним из иностранных корреспондентов (кажется, их было около трехсот) был задан вопрос: «Действительно ли в СССР разрешено абстрактное искусство?» Никто ничего не знал. Позвонили в ЦК. Там никто ничего не знал (Л. Рабичев. С. 61).
По требованию работников Московского горкома КПСС, к которым присоединился заведующий Отделом культуры ЦК Д. А. Поликарпов, работы участников Таганской выставки были перевезены в Манеж и включены с состав экспозиции, посвященной 30-летию МОСХ.
– Это либо провокация, либо признание, – в телефонном разговоре с Э. Неизвестным высказывается Э. Белютин. – В последнее верить трудно, но отказаться невозможно. Поэтому, на мой взгляд, следует взять работы более спокойные (Дружба народов. 1990. № 1. С. 138).
26–28 ноября. Институт истории искусств проводит в ВТО трехдневную конференцию на тему «Традиции и новаторство в искусстве социалистического реализма».
Дискуссия на конференции оказалась необычайно бурной, – отмечает Юрий Герчук. – Защитники соцреалистической традиции и сторонники решительного обновления искусства сошлись лицом к лицу и впервые в столь многолюдном собрании высказали друг другу в лицо свои аргументы (Ю. Герчук. Кровоизлияние в МОСХ. С. 74).
Так, основной докладчик Нина Дмитриева, высоко оценив выставку «30 лет МОСХ», призвала не рассчитывать на «смирное, ручное новаторство», ибо оно вырастает в борьбе, взрывая устаревшие представления. Лев Копелев в споре с председателем Союза художников РСФСР Владимиром Серовым заявил, что
планировать новаторство и давать установки, каким оно должно быть, это также дурная традиция. <…> И не надо под предлогом борьбы против «ложного» новаторства и формализма никого запрещать, загонять в подполье. Нужно раз и навсегда запретить запреты (Там же. С. 72–78).
Словом, – констатирует Юрий Герчук, —
противоборствующие силы четко размежевались. Страсти были накалены, и на стороне, заметно проигрывавшей свободную дискуссию, появление на выставке deus ex machina – соответствующим образом заранее настроенного Хрущева – оказалось остро необходимым. И кому-то его удалось и пригласить, и настроить (Там же. С. 78).
Особой страницей в работе конференции стало выступление кинорежиссера Михаила Ромма, который, в частности, сказал:
…Кочетов, Софронов, Грибачев и им подобные возглавляют ныне журналы и газеты и совершают диверсии на все передовое, на все новое, что появляется в советской кинематографии. По-моему, это компания хулиганов, которая ведет непартийную линию, которая резко противоречит установкам нашей партии.
В. Кочетов, разумеется, тут же написал жалобу в ЦК КПСС, заявив, что возглавляемый им журнал «Октябрь» и его заединщики —
это все, что стоит на путях проникновения к нам буржуазного западничества – формализма в кинематографе, мелкотравчатости и душевной пустоты в литературе, абстракционизма и огрубления жизни в живописи, то есть ухода нашей литературы и нашего искусства в сторону от социалистического реализма, ухода от народности и от ленинской партийности.
Отдельное письмо направил в ту же инстанцию А. Софронов. Высказался, обращаясь в ЦК, и Н. Грибачев, сказав про «долговременный вред нашему искусству», который нанесло выступление Ромма, – «идеологический твист, исполненный им под шаманские бубны групповщины».
Учитывая, что среди обиженных оказались кандидат в члены ЦК и член Центральной ревизионной комиссии КПСС, от Ромма потребовали объяснений. И он уже 7 февраля 1963 года написал Л. Ф. Ильичеву, что, признавая некорректность некоторых своих оценок, тем не менее не отказывается от главного – от утверждения, как сказано уже в докладной записке Идеологического отдела ЦК КПСС, что «под видом борьбы с космополитизмом шла расправа с кадрами еврейской интеллигенции» (Кинематограф оттепели. 1998. С. 322–335)
554.
А сам текст этого выступления стал ходить по рукам в самиздате. По свидетельству Григория Свирского,
когда Михаил Ромм высказал вдруг на одной из закрытых дискуссий все, что он думает о мракобесе Кочетове, только что назначенном ЦК партии редактором журнала «Октябрь», более того – разъяснил без эвфемизмов «фашистский» смысл литературных погромов, – речь Ромма разошлась по России, наверное, большим тиражом, чем газета «Правда» (Г. Свирский. На лобном месте. Лондон, 1979. С. 331).
27 ноября. Главлит задерживает выпуск очередного номера «Нового мира» из‐за претензий к очерку Василия Гроссмана «Добро вам!»
555.
Как записал в дневник А. Твардовский,
цензура обращает внимание на концовку (арм<янский> и евр<ейский> народы противопоставлены всем остальным). Тот случай, когда нужно идти хлопотать за то, чему не сочувствуешь. Гроссман – бык дурной: снимайте. Точно из‐за этих тостов между избранными народами написан весь очерк (местами талантливый, но в целом плохой, яческий и т. п.) (А. Твардовский. Новомирский дневник. 1961–1966. С. 134)
556.
Варлам Шаламов направляет заявку в издательство «Советский писатель: «Прошу издать мою книгу „Колымские рассказы“». «В рукопись, – как указывает Валерий Есипов, – входили 33 рассказа – те, что составили затем первый сборник из задуманного им цикла» (В. Есипов. Варлам Шаламов).
