Что полезно время от времени сверять свои часы, – пересказывает его выступление А. Солженицын. – Что абстракционисты действуют чрезвычайно активно и заставляют соцреалистов уйти в оборону. (Наличие войны разумелось само собою.) Формалисты навязывают партии новый диктат. И поступают в ЦК письма: неужели решения партии (несчётно было их за годы, но все в один бок) устарели? Нет! – вздрагивал Ильичёв всей шеей, – мы не допустим кощунственно распространять про Ленина, будто он был сторонник лозунга «пусть расцветают сто цветов»! <…> И кинематографисты копаются на заднем дворе, слепнут к генеральной магистрали. И в литературе молодые бравируют фыркающим скептицизмом. А иностранцы выискивают проходимцев вроде Есенина-Вольпина. (Хрущёв: Порнография, а не искусство.) А часть поэтов пропагандирует общечеловеческое начало, как Новелла Матвеева, – мол, всем пою, всем даю. Наступила пора безнаказанного своеволия анархических элементов в искусстве! Требуют выставок без жюри, книг без редакторов. Требуют мирного сосуществования в области идеологии! <…> А Ильичёв нагнетает и пошёл в наступление, распухая от малого своего объёма: диверсия буржуазии в области идеологии, мы не имеем права недооценивать. Не молодые художники «ищут путей» – а их нашли и потащили за собою. У нас – полная свобода борьбы за коммунизм, но у нас нет и не может быть свободы для борьбы против коммунизма! Великое счастье, что партия определяет всё направление искусства» (А. Солженицын. С. 65–66).
На правительственном приеме слово дали как писателям левых взглядов (к примеру, старому мастодонту Илье Эренбургу, молодому бунтарю Евгению Евтушенко и покровительствовавшему эстрадным поэтам Степану Щипачеву), так и яростным охранителям (в частности, Николаю Грибачеву и Галине Серебряковой). Не были забыты и абстракционисты. От них выступил Эрнст Неизвестный. Правда, скульптор уже не столько огрызался, как двумя неделями ранее в Манеже, а больше каялся (В. Огрызко. Охранители и либералы. Т. 1. С. 336)
567.
Главные заявления на встрече сделал почему-то не Хрущев и даже не Суслов, а Ильичев. Ильичев подчеркнул, что никакого мирного сосуществования социалистической и буржуазной идеологий ждать не стоит.
Александр Солженицын, приглашенный на эту встречу
568, был Александром Твардовским в перерыве представлен Н. С. Хрущеву.
Хрущёв, – как вспоминал Солженицын, – был точно как сошедший с фотографий, а ещё крепкий и шарокатный мужик. И руку протянул совсем не вельможно, и с простой улыбкой сказал что-то одобрительное, – вполне он был такой простой, как рассказывал нам в лубянской камере его шофёр Виктор Белов. И я испытал к нему толчок благодарного чувства, так и сказал, как чувствовал, руку пожимая:
– Спасибо вам, Никита Сергеич, не за меня, а от миллионов пострадавших.
Мне даже показалось, что в глазах у него появилась влага. Он – понимал, чтó сделал вообще, и приятно было ему от меня услышать (А. Солженицын. С. 64–65).
А вот как запомнил эту встречу Евгений Евтушенко:
<…> в правительственном Доме приемов, я видел, как познакомились два героя двадцатого века.
Первый из них был Хрущев и второй – Солженицын. <…>
– Никита Сергеевич, это тот самый Солженицын… – сиял от гордости хрущевский помощник Лебедев, как будто он сам носил писателя девять месяцев в своем материнском лоне и самолично родил его на свет божий. Ни отцом, ни матерью Солженицына на самом деле он не был, тем не менее сыграл роль повивальной бабки в судьбе его первой повести «Один день Ивана Денисовича».
Я уловил, что Хрущев, пожимая руку Солженицыну, вглядывался в его лицо с некоторой опаской.
Солженицын, против моих ожиданий, вел себя с Хрущевым вовсе не как барачный гордец-одиночка с лагерным начальником.
– Спасибо, Никита Сергеич, не за меня, а от имени всех реабилитированных… – сказал он торопливо, как будто боясь, что ему не дадут говорить.
– Ну, ну, это ведь не моя заслуга, а всей партии… – с трудно дававшейся ему скромностью пожал плечами Хрущев, на самом деле так и маслясь от удовольствия. Он полуобнял Солженицына и повел его по лестнице вверх, показывая всем это «полуобнимание» как якобы символ братания власти и свободомыслящей интеллигенции (Е. Евтушенко, Волчий паспорт. С. 547–548).
Вечером того же дня состоялось заседание Президиума правления МОСХа, где призывали к ответу и требовали исключения из Союза художников Леонида Рабичева, Эрнста Неизвестного и других участников выставки в Манеже.
