«Теперь скажите, Никита Сергеевич, ехать ли мне в Ленинград?» – спросил Эренбург. «А что там такое?» – встрепенулся Хрущев. «Да конгресс европейских писателей». – «А-а. Конечно, поезжайте. А может, и мне поехать?» – живо отреагировал непоседливый Никита. Он был, по словам Эренбурга, в отличном настроении, и еще только войдя в комнату, сказал с улыбкой, потирая руки: «Ну, китайцам мы отписали…»
Да, китайцы на этот раз, видимо, здорово выручают многострадальную нашу литературу!.. Да и не только литературу. Эренбург говорил с Н. С. о реабилитации Раскольникова и имел успех (В. Лакшин. «Новый мир» во времена Хрущева. С. 148)
625.
В парижской газете «Русская мысль» под названием «„Сталинисты“ среди советских писателей и ученых» напечатано изложение статьи Юлиана Оксмана «Доносчики и предатели среди советских писателей и ученых» со ссылкой на публикацию, уже состоявшуюся в майском-июньском выпуске журнала «Социалистический вестник».
5 августа. Обыск на квартире Юлиана Оксмана, где изъяты дневники, часть переписки и самиздат. Следствие, продолжавшееся до конца года, выясняло, не Оксман ли печатается за рубежом под инициалами NN и X. Y. Z.
Необходимо, – говорит Лазарь Флейшман, – принять во внимание также, что «дело Оксмана» начато было параллельно с расследованием обстоятельств публикации за рубежом произведений Абрама Терца – сослуживца Ю. Г. Оксмана по Институту мировой литературы А. Д. Синявского (арестованного в сентябре 1965 г.); органы власти заподозрили в N. N. (авторе статьи о доносчиках и ученых в среде советских писателей и ученых) и в Абраме Терце одно и то же лицо (Из архивов Гуверовского института. С. 70).
Об обстоятельствах обыска сам Оксман рассказал в письме Глебу Струве, пересланном летом 1965 года:
Обыск у меня, в связи с глупейшими стенографическими записями в записной книжке К. Фойер (эта записная книжка мне была предъявлена в подлиннике!), произошел 5/VIII 1964 г. Следствие велось до начала декабря того же года, без каких бы то ни было неприятных результатов для меня. Материалов для предания меня суду не оказалось, а административная расправа с людьми моего положения считается неудобной, как дискредитирующая «режим» (Там же. С. 67–68).
5–12 августа. В Ленинграде сессия Европейского сообщества писателей (КОМЭС) – организации, основанной писателями из 26 стран Европы в 1958 году и ставящей своей целью сближение культур социалистических и капиталистических стран.
Как вспоминает участвовавший в этой встрече Ханс Магнус Энценсбергер, в Ленинград прибыли «Жан-Поль Сартр и Симона де Бовуар, Натали Саррот, Энгус Уилсон, Уильям Голдинг, Джузеппе Унгаретти и Ханс Вернер Рихтер, восточный блок представляли Михаил Шолохов, Илья Эренбург, Константин Федин, Александр Твардовский, Евгений Евтушенко, Ежи Путрамент из Польши и Тибор Дери из Венгрии» (Иностранная литература. 2018. № 6. С. 7), многие другие писатели. На официальных заседаниях, – продолжает свой рассказ Энценсбергер, —
Константин Федин, влиятельное лицо, первый секретарь чуть не всемогущего Союза писателей, клеймил Джойса, Пруста и Кафку, французы отстаивали „новый роман“, а литературные функционеры расхваливали социалистический реализм. Все это было довольно скучно (Там же. С. 9).
А вот сценка, запомнившаяся Элине Быстрицкой, исполнительнице роли Аксиньи в фильме «Тихий Дон»:
Это произошло в Ленинграде. Я снималась, а у них был симпозиум писателей. И я узнала, что там Шолохов. Он сказал: приходи. У него был трехкомнатный номер в гостинице. И через всю анфиладу комнат стояли столы. И вчерашние гости полупьяные, и какие-то остатки еды, запах перегара, полный кошмар. У Шолохова вот такие набрякшие глаза, я поняла, что он пьян. Но, вместо того чтобы повернуться и уйти, я сказала: Михаил Александрович, как вы можете, что вы делаете с писателем Шолоховым?! А он: «Замолчи, ты думаешь, я не знаю, что я выше „Тихого Дона“ ничего не написал?..» Это была его боль… (цит. по: Л. Млечин. Фурцева).
9 августа. В записке Идеологического отдела ЦК КПСС «О неправильном поведении Е. А. Евтушенко в Ленинграде» сказано:
Вечером 3 августа в гостинице «Европейская», где были размещены многие зарубежные литераторы <…> появился в нетрезвом виде поэт Е. Евтушенко… Через переводчицу он добивался встречи с французским писателем Роб Грийе, утверждая, что Роб Грийе является его хорошим другом… В тот же вечер 3 августа Е. Евтушенко в ресторане гостиницы «Европейская» имел беседу с западногерманскими писателями Рихтером и Энценльбергером»
626.
На записке стояли ознакомительные визы четырех секретарей ЦК КПСС, в том числе Брежнева и Подгорного… (цит. по: В. Комин, В. Прищепа. По ступеням лет. Кн. 2).
10 августа. Создан Государственный комитет Совета министров СССР по печати.
13 августа. В Пицунде встреча Н. С. Хрущева с участниками Ленинградской сессии Европейского сообщества писателей. И вот как в дневнике об этой встрече, где впервые прозвучал «Теркин на том свете», рассказывает Александр Твардовский:
Речь Н. С.
627 в духе «классовой борьбы», «идеологического несосуществования» и т. п. Он представлял себе дело не иначе как так, что перед ним соц<иалистические> писатели и писатели буржуазные, «слуги капитала». Но все ничего. <…> Обед в другом помещении в 300 м от дачи Н. С., по-видимому, специального назначения для приемов. <…> Вскоре Н. С. объявил меня: «поэксплуатируем». – Чтение было хорошее, Н. С. почти все время улыбался, иногда даже смеялся тихо, по-стариковски (этот смех у него я знаю – очень приятный, простодушный и даже чем-то трогательный). В середине чтения примерно я попросил разрешения сделать две затяжки. – «Конечно, конечно», хотя никто, кажется, кроме Шолохова и меня, сидевшего с ним (до чтения) на самом конце стола, не курил. <…> Кончил, раздались аплодисменты. Н. С. встал, протянул мне руку: «Поздравляю. Спасибо». Тут пошли было некоторые реплики похвалы, но Сурков
628 быстро сообразил, что «обсуждение» не должно быть, и предложил тост за необычный факт прослушивания главой великого государства в присутствии литераторов, в том числе иностранных, нового произведения отечественного поэта! Потом я, решительно не принимавший ничего за столом (как и накануне), попросил у Н. С. разрешения (это было довольно смело) «промочить горло». Он пододвинул мне коньяк, я налил. «Налейте и мне, – сказал он, – пока врача вблизи нету». Когда я наливал ему, рука так позорно дрожала, что это многие заметили, но, конечно, это могло быть отнесено только за счет волнения. – И, собственно, дело совершилося, – подошел Аджубей
629 с конкретными предложениями, посулами соблюдения всех необходимых условий и т. п. (А. Твардовский. Новомирский дневник. 1961–1966. С. 184–185).
