Одна бесстрашная журналистка показала мне запись чудовищного по ханжеству процесса, когда молодого поэта отправили в деревенскую ссылку за тунеядство. Мне очень понравились его стихи. Это был совсем не похожий ни на одного из нашего поколения голос.
Его стихи были милостиво одобрены императрицей русской поэзии – Анной Ахматовой. За него заступались Шостакович, Чуковский, Маршак, но пока ничто не помогало.
Я решил помочь Любимцу Ахматовой по-иному – из Италии. Во время моей итальянской поездки <…> меня спросили о нем всего пару раз.
Однако я написал письмо в ЦК, красочно расписывая, как буквально чуть ли не вся итальянская интеллигенция не ест своих «fiori friti dei zukkini», не пьет своего «Barolo» и ничего другого, а только страдает и мучается из‐за того, что такой талантливый поэт, как Любимец Ахматовой, пребывает где-то в северном колхозе, ворочая вилами коровий навоз.
Я попросил нашего посла в Италии Козырева, друга скульптора Манцу и художника Гуттузо, почитателя моих стихов, отправить это мое письмо как шифрованную телеграмму из Рима. Я знал, что в центре шифровкам придают особое значение.
Козырев прекрасно понял, что мое письмо – липа, но благородная. Он отправил мою телеграмму шифром да еще присовокупил мнение руководства итальянской компартии о том, что освобождение молодого поэта выбьет крупный идеологический козырь из рук врагов социализма. В результате всей этой хитроумной итальянской операции, а также помощи секретаря райкома, напечатавшего в крошечной северной газете стихи ссыльного поэта как якобы исправившегося
744, Любимец Ахматовой возвратился из ссылки (Е. Евтушенко. Волчий паспорт. С. 259–260)
745.
17 мая. Запись в дневнике Льва Копелева:
В ЦДЛ – встреча с зам. пред. Верховного Суда Теребиловым. Сдавленный череп, лицо в жировых складках, холодные пустые глаза. <…>
Я пытался заговорить о Бродском. Он схватился за голову – дешевый актерский пафос: «Не надо, не надо! Не оказывайте давления. Это дело сейчас на рассмотрении. Если вы начнете здесь обсуждать, я должен буду давать себе отвод». Но дальше сам же заговорил, врал, путал: «Бродский сейчас в лагере под Иркутском (в действительности он был не в лагере, а в ссылке в Архангельской области). Говоря уже о чем-то другом, опять ко мне: «Надо признать, товарищ Копелевич, что ваш Бродский не отвечает кондициям» (Р. Орлова, Л. Копелев. С. 111–112).
18 мая. Во МХАТе премьера спектакля «Егор Булычов и другие». Постановка Б. Н. Ливанова и И. М. Тарханова. В главной роли Борис Ливанов.
24 мая. Михаил Шолохов награжден третьим орденом Ленина.
25 мая. Подписана в печать книга стихотворений и поэм Бориса Пастернака со вступительной статьей Андрея Синявского в Большой серии «Библиотека поэта» (М.—Л., 1965). Как пишет Анна Комароми,
однотомнику Пастернака, вышедшему в июне 1965 года, незадолго до ареста Синявского, была суждена эфемерная и в то же время славная история. Выпав из официального оборота после ареста автора вступительной статьи, экземпляры книги фактически функционировали как явление самиздата: продавались за большие деньги на «черном рынке», ксерокопировались и т. п. (Переписка Андрея Синявского с редакцией серии «Библиотека поэта» // НЛО, № 71, 2005).
В каталоге серии «Библиотека поэта», подписанном к печати 16 декабря 1965 года, имя Синявского было снято и восстановлено только в новом каталоге, изданном в 1987 году.
Была у Юлиана Григорьевича <Оксмана>, – записывает в дневник Лидия Чуковская. – С ним чудеса в решете. Ему вернули почти все отобранные при обыске книги и рукописи
746. Пригласили на Лубянку, вручили все по описи (кроме писем Струве, Набокова и каких-то книг); затем полковник повел его к генералу, назвавшему себя его почитателем; генерал приказал доставить его домой на своей машине и чтоб шофер внес книги в квартиру. Расспрашивали о здоровье. Вообще, судя по рассказу Ю. Г., они были жантильны, а он – резок и язвителен. Они уверяли, что к исключению из Союза и вычеркиванью имени – непричастны, что это «другая инстанция». Весьма возможно: Поликарпов, ЦК (Л. Чуковская. Дневник – большое подспорье… С. 158–159).
27 мая. В Большом Драматическом театре генеральная репетиция спектакля «Римская комедия» («Дион») по пьесе Леонида Зорина. Постановка Георгия Товстоногова, в ролях Сергей Юрский, Евгений Лебедев, Татьяна Доронина, Владислав Стржельчик, Зинаида Шарко и другие.
День 27 мая, бесспорно, останется моим лучшим днем, – рассказывает Леонид Зорин. – С утра у здания на Фонтанке толпились жаждущие проникнуть. <…> И поныне ленинградские театралы делятся на тех, кто в тот вечер сумел побывать в Большом Драматическом, и тех, кому это не удалось. Слитность зала и сцены была сверхъестественной – то был единый организм с общим сердцем, с общими легкими, существовавший по закону взаимодействия и взаимопитания. Сообщающиеся сосуды, перегонявшие друг в друга свежую кровь и кислород (Л. Зорин. Авансцена. С. 247).
Присутствовавшие в зале второй секретарь обкома Богданов и ответственный сотрудник Министерства культуры РСФСР Евсеев спектакль запретили. Публикация пьесы была снята из сверки 5‐го номера журнала «Театр». И – более того – секретным указанием Главлита СССР от 3 июня цензорам было предписано «временно не давать в печати рецензии, отзывы и другие сведения о пьесе и спектакле Леонида Зорина „Римская комедия“» (История советской политической цензуры. С. 551).
Он <Товстоногов>, конечно, решил ее <«Римскую комедию»> мощно и очень определенно, – вспоминает Генриетта Яновская. – Сначала от него потребовали внести в спектакль, по-моему, сорок изменений. И частично это даже было выполнено. Но потом ему закрыли спектакль окончательно. Он, Герой соцтруда и лауреат всего, что только можно, получил, что называется, по мозгам. Оказалось, что он не всесилен. Он был «ударен» этим событием страшно и просто перестал ходить в свой театр, в свой БДТ
747 (К. Гинкас, Г. Яновская. С. 70).
После обращения к М. А. Суслову
748 спектакль по этой пьесе в урезанном виде и под названием «Дион» в течение шести сезонов сохранялся только в репертуаре Московского театра имени Вахтангова (постановка Рубена Симонова, в главных ролях Михаил Ульянов, Юлия Борисова, Николай Гриценко).
