ЦК КПСС вскоре издал закрытым тиражом и распространил среди номенклатуры, «для уличения автора», «Пир победителей» и пятую редакцию «В круге первом» («Круг-87»). Солженицын написал жалобы на незаконное изъятие рукописей министру культуры СССР П. Н. Демичеву, секретарям ЦК КПСС Л. И. Брежневу, М. А. Суслову и Ю. В. Андропову, передал рукопись «Круга-87» на хранение в Центральный государственный архив литературы и искусства.
12 сентября. При выходе из аэропорта «Внуково», куда он прилетел из Новосибирска, арестован Юлий Даниэль. Как сообщил составителю Александр Даниэль,
аресту в аэропорту предшествовали три дня интенсивных допросов (9–11 сентября) в УКГБ по Новосибирской области, куда для этого прилетел какой-то чин из Москвы. 11‐го Юлию Марковичу было предписано вернуться в Москву.
15 сентября. Запись в дневнике Александра Твардовского:
Из Цензуры позвонили: снимайте статью Синявского – он арестован. Кондратович звонил Меньшутину: «Обыск был?» – «Был». – Все ясно. Потом уже непроверенные сведения: распространение антисоветской зарубежной литературы (?) (А. Твардовский. Новомирский дневник. 1961–1965. С. 388)
774.
20 сентября. Как вспоминает Александр Солженицын,
за истекшую неделю после ареста Синявского и Даниэля встревоженная, как говорится, «вся Москва» перепрятывала куда-то самиздат и преступные эмигрантские книги, носила их пачками из дома в дом, надеясь, что так будет лучше.
Два-три обыска – и сколько переполоха, раскаяния, даже отступничества! Так оказалась хлипка и зыбка наша свобода разговоров и рукописей, дарованная нам и проистекшая при Хрущёве (А. Солженицын. С. 129).
21 сентября. Запись в дневнике Корнея Чуковского:
Сообщает Би-Би-Си, что Румянцева <главного редактора газеты «Правда»> сняли.
В самом деле: можно ли было ему позволить, перечисляя лучших творцов советской литературы, – не упомянуть ни Грибачева, ни Софронова, ни Кочетова?! И где? В «Правде» (К. Чуковский. Т. 13. С. 418).
23 сентября. Иосиф Бродский официально освобожден из ссылки. По дороге из Норенской в Ленинград он сначала прилетает в Москву и, на несколько недель остановившись в квартире Андрея Сергеева, встречается с Лидией Чуковской, Евгением Евтушенко, Анатолием Рыбаковым, посещает редакции журналов «Новый мир» и «Юность».
Мы, – рассказывает Е. Евтушенко, – встретились в грузинском ресторане «Арагви». Любимец Ахматовой был одет слишком легко, поеживался от холода, и я инстинктивно снял пиджак и предложил ему. Он вдруг нервно залился краской. «Я не нуждаюсь в пиджаках с чужого плеча» (Е. Евтушенко. Волчий паспорт. С. 260).
Когда его привели к писателю Рыбакову, который, благодаря связям, мог помочь с публикациями, он настолько рассердил Рыбакова своим высокомерием, что тот и тридцать лет спустя с негодованием вспоминал в мемуарах о встрече с «плохим человеком», желавшим без конца читать свои малопонятные стихи. Бродский вспоминал эту встречу по-другому: поучения опытного литератора – с кем надо поговорить, чтобы еще на кого-то нажать и т. д., – показались ему настолько византийскими, что он быстро утратил способность следить за ними и, чтобы уйти от утомительного разговора, предложил почитать стихи (Л. Лосев. Иосиф Бродский. С. 128).
По-иному эта встреча запомнилась самому А. Рыбакову:
В конце шестидесятых годов одна ленинградская дама приехала ко мне на дачу с Бродским. То ли хотела продемонстрировать Бродскому свои «переделкинские» связи, то ли показать мне, какие у нее знаменитые знакомые: Бродского тогда только освободили, чему предшествовала шумная кампания в его защиту.
Бродский читал стихи, откровенно говоря, мне мало интересные, что делать, наверно, я слаб в поэзии. Однако слушал внимательно и предложил Бродскому поговорить о нем с Твардовским.
Он гордо вскинул голову:
– За меня просить?! Они сами придут ко мне за стихами.
Парень, травмированный судом, ссылкой, вот и защищается высокомерием от несправедливостей мира. Простительно.
Я заговорил о Фриде Вигдоровой. Хрупкая, похожая на подростка, очень болезненная, но поразительно мужественная, Фрида, узнав о суде над Бродским, поехала в Ленинград и стенографически записала процесс. Эта запись была издана в Самиздате, разошлась по всему миру и сыграла громадную роль в защите и освобождении Бродского. Но напряжение, связанное с теми событиями, окончательно подкосило Фриду, вскоре, совсем еще молодой, она умерла. Мне казалось, что разговор о ней смягчит Бродского.
Однако, буркнув в ответ что-то пренебрежительное, Бродский предложил почитать еще стихи.
Я был поражен.
– Как вы можете говорить о Вигдоровой в таком тоне? В сущности, она вас спасла… Вас спасла, а сама умерла.
– Спасала не только она, – ответил Бродский, – ну, а умерла… Умереть, спасая поэта, – достойная смерть.
– Не берусь судить, какой вы поэт, но человек, безусловно, плохой. – Я поднялся и ушел в кабинет.
Гостям пришлось ретироваться (А. Рыбаков. Роман-воспоминание. С. 370–371)
775.
