– А вы, девушки, куда смотрите, если у вас начальник?..
Не помню, произнесла ли министр слово «дурак», но оно было написано крупными буквами у нее на лице… (цит. по: Л. Млечин. Фурцева. С. 356).
На этот спектакль 11 декабря обратил внимание и председатель КГБ В. Е. Семичастный, в докладной записке которого сказано, что «бесконечные поправки», которые вносили постановщики,
сводились сначала к тому, что, наряду с еврейскими поэтами-фронтовиками, были показаны и русские участники войны, затем возникал вопрос о смягчении некоторых сцен в политическом плане, в частности, сцены, рассказывающей о поэте БАГРИЦКОМ – сыне Эдуарда БАГРИЦКОГО. Этот эпизод, с одной стороны, показывал БАГРИЦКОГО на фронте, а с другой – его мать в лагерях. Подтекст сцены невольно ставил вопрос: что защищает БАГРИЦКИЙ на фронте?
Подобными изъянами, – по мнению В. Е. Семичастного, – грешат и некоторые другие сцены спектакля. Вызывает удивление появление в этом спектакле имени поэта ПАСТЕРНАКА. Как известно, он не пал на фронте и не относится к числу оставшихся в живых поэтов-фронтовиков. Однако в спектакле долго старались сохранить сцену, сделанную весьма помпезно, и уход со сцены пытались сопроводить символикой вечного огня (Аппарат ЦК КПСС и культура. 1965–1972. С. 128).
5 ноября. На съемках фильма «Директор» погиб Евгений Яковлевич Урбанский (род. в 1932).
Умер Николай Корнеевич Чуковский (род. в 1905).
11 ноября. Генеральный секретарь Международного ПЕН-клуба Дэвид Карвер направляет Алексею Суркову телеграмму с просьбой «ходатайствовать перед соответствующими властями» об освобождении Андрея Синявского и Юлия Даниэля. С аналогичными телеграммами обращаются литераторы Дании (21 подпись), национальный секретарь Филиппинского ПЕН-клуба Ф. Слонил Хосе, деятели культуры Индии (22 подписи).
15 ноября. В Театре на Таганке начинаются репетиции спектакля по пьесе Николая Эрдмана «Самоубийца». Последняя репетиция пройдет 21 января 1966 года, после чего постановку спектакля запретят окончательно.
Трудно понять, чем руководствовался Любимов, пытаясь ставить пьесу, являющуюся квинтэссенцией антисоветчины (В. Бакин. С. 128).
19 ноября. Умер Владимир Владимирович Ермилов (род. в 1904). По свидетельству Бенедикта Сарнова, на гражданскую панихиду в Малом зале ЦДЛ
проводить «дорогого покойника» не пришел никто.
У гроба Владимира Владимировича Ермилова не было ни души. (Кроме, разумеется, служащего литфонда, постоянного тогдашнего устроителя всех писательских похорон.)
Ситуация была до такой степени необычная, что литфондовское и клубное начальство растерялось. Резонно предполагая, что лицам, провалившим важное общественное мероприятие, придется за это отвечать (пойди потом доказывай, что ты не верблюд), кто-то из них в панике позвонил в ЦК. И последовало мудрое решение. Не просто решение, а – приказ: в добровольно-принудительном порядке согнать в Малый зал всех служащих ЦДЛ: официантов, уборщиц, секретарш, счетоводов, библиотекарей… Явилось, конечно, и все клубное начальство. Строго поглядывая на подчиненных, они нагнетали гражданскую скорбь, а те послушно шмыгали носами. Некоторые, говорят, даже плакали… (Б. Сарнов. Голос вечности // Лехаим. 2004. № 1).
21 ноября. На сцене Московского театра эстрады премьера оперы М. Красева «Морозко», ознаменовавшая собою рождение Центрального детского музыкального театра под руководством Наталии Сац – первого в мире профессионального театра оперы, балета и симфонической музыки для детей.
Собственное здание на проспекте Вернадского театр получит в 1979 году.
23–26 ноября. На учредительном съезде Союза кинематографистов СССР первым секретарем правления избран Лев Кулиджанов.
25 ноября. Главный редактор журнала «Москва» Евгений Поповкин отказывает Валентину Катаеву в публикации повести «Святой колодец»:
К сожалению, в настоящей редакции мы лишены возможности напечатать ее. <…> Кстати, высказанное Вам мое и большинства членов редколлегии мнение разделили также и товарищи из организации, где мы консультировались (цит. по: С. Шаргунов. Валентин Катаев. С. 572).
Священники Николай Эшлиман и Глеб Якунин обращаются с Открытым письмом к Патриарху Алексию:
Ныне в Русской Церкви создалось такое положение, при котором ни одна сторона церковной жизни не свободна от активного административного вмешательства со стороны Совета по делам Р. П. Ц., его уполномоченных и местных органов власти, вмешательства, направленного на разрушение Церкви!
Благоговея перед таинственным величием Архипастырского сана, со страхом Божиим в сердцах своих, сознавая свое человеческое недостоинство, но тем не менее побуждаемые неодолимым требованием христианской совести, мы считаем своим долгом сказать, что подобное положение в Церкви могло сложиться лишь вследствие попустительства Высшей Церковной Власти, которая уклонилась от исполнения своих священных обязанностей перед Христом и Церковью и в нарушение Апостольского завета явно «сообразовалась веку сему».
Сугубая вина Церковного Управления состоит в том, что оно пошло по пути подчинения неофициальным устным распоряжениям, которые, в нарушение гласного советского законодательства, Совет по делам Р. П. Ц. избрал средством систематического и разрушительного вмешательства в жизнь Церкви.
Телефонные распоряжения, устный инструктаж, нигде не зафиксированные неофициальные соглашения – вот та атмосфера нездоровой таинственности, которая густым туманом окутала отношения Московской Патриархии и Совета по делам Р. П. Ц.
Первоначально предполагалось, что это письмо, текст которого обсуждался с о. Александром Менем и Анатолием Красновым-Левитиным, будет совместным обращением нескольких епископов и священников, но те по разным причинам отказались его подписывать. Письмо было размножено на пишущей машинке в ста экземплярах и разослано в середине декабря всем правящим архиереям Московского Патриархата. Митрополит Сурожский Антоний (Блум) прислал одобрительную телеграмму. 15 декабря копии письма были направлены Председателю Верховного Совета СССР Н. В. Подгорному, Председателю Совета министров СССР А. Н. Косыгину и генеральному прокурору СССР Р. А. Руденко. 13 мая 1966 года определением Святейшего Патриарха Алексия священники Николай Эшлиман и Глеб Якунин «за вредную для Церкви и соблазнительную деятельность увольняются в заштат с запрещением в священнослужении, до полного раскаяния».
Еще весной 1966, – вспоминает Александр Солженицын, – я с восхищением прочёл протест двух священников – Якунина и Эшлимана, смелый чистый честный голос в защиту церкви, искони не умевшей, не умеющей и не хотящей саму себя защитить. Прочёл – и позавидовал, что сам так не сделал, не найдусь. Беззвучно и неосознанно во мне это, наверное, лежало, лежало и проворачивалось. А теперь с неожиданной ясностью безошибочных решений проступило: что-то подобное надо и мне! (А. Солженицын. С. 157).
