28 июня. Аркадий Белинков вместе с женой Натальей, запросив политическое убежище, прибывает в США.
29 июня. В «Огоньке» (№ 27) стихи Евгения Евтушенко.
Из дневника Юлии Нельской-Сидур:
Би-би-си сообщило, что наши устраивают митинги на заводах и фабриках против процесса демократизации в Чехословакии (Ю. Нельская-Сидур. С. 139).
30 июня. Выходит 2-й выпуск «Хроники текущих событий», составленный Натальей Горбаневской.
В выпуске продолжен перечень лиц, подвергшихся репрессиям за участие в протестном движении. В их числе – художники Николай Андронов (строгий партийный выговор), Борис Биргер (исключен из партии), писатели Павел Антокольский, Борис Балтер, Юрий Пиляр, Михаил Рощин, Константин Рудницкий, Борис Ямпольский (строгие партийные выговоры), Юлий Ким, Михайлина Коцюбинская (уволены с работы), Лев Копелев (исключен из партии и уволен с работы), Сергей Ларин (исключен из Союза журналистов), Николай Наумов, Валентин Непомнящий, Григорий Свирский, Федот Сучков (исключены из партии), искусствоведы Юрий Герчук (исключен из МОСХ заочно), Игорь Голомшток (заочно переведен из членов МОСХ в кандидаты на 6 месяцев), филологи Юрий Глазов, Феликс Дрейзин, Александр Морозов, Дмитрий Муравьев, Майя Черемисина (уволены с работы), бывший генерал-майор Петр Григоренко (уволен с работы «по сокращению штатов»), философы Юрий Давыдов, Владимир Конев (строгие партийные выговоры), Леонид Пажитнов, Борис Шрагин (исключены из партии и уволены с работы), Александр Пятигорский (уволен с работы), Георгий Щедровицкий (исключен из партии) (http://old.memo.ru/history/diss/chr/index.htm)
Июнь. КГБ СССР докладывает в ЦК КПСС о распространении среди творческих работников Москвы так называемой речи Вениамина Каверина, «не произнесенной им на IV съезде писателей». В этой речи, в частности, сказано:
Но как быть с третьей литературой, представляющей собой еще не виданный феномен как с исторической, так и с художественной точки зрения? Как быть с литературой машинописной, ходящей по рукам и увеличивающейся с каждым годом, несмотря на запретные меры, воплотившиеся ныне в форму закона? <…> Она увеличивается и будет увеличиваться потому, что страна вступила в новый период – в период вглядывания в себя, в то, что случилось с нею в прежние годы. Отражение этого народного «вглядывания» – вот что породило так называемый «Самиздат», подвергающийся преследованиям и запретам. <…>
Что же делать с этой новой, не желающей лгать и притворяться литературой? Что делать с писателями, отказывающимися признавать ошибки, которых они не совершали? Что делать с писателями, которые перестали бояться, которые заняли нравственную позицию в жизни и в литературе – позицию, которая дороже для них, чем сама жизнь? С ними ничего нельзя сделать. Они работают и будут работать – в безвестности, в одиночестве, в безмолвии, лишенные поддержки и воодушевленные лишь сочувствием интеллигентного круга, которые становится все шире и глубже (Слово пробивает себе дорогу. С. 239–240).
Журналы в июне
В «Новом мире» (№ 6) статья Владимира Лакшина «Роман М. Булгакова „Мастер и Маргарита“»
977.
Из этого номера по требованию цензуры изъят цикл стихотворений Александра Твардовского «По праву памяти». Как сказано в докладной записке начальника Главлита П. Романова от 13 июня,
переходя от своих личных переживаний к характеристике периода 30–40‐х годов, А. Твардовский оценивает советское общество этих лет, все поколение того периода как искалеченное и развращенное идеологией культа личности, пассивно относящееся к массовым репрессиям, способное на любое предательство ради достижения «высшей цели» и бездумного возвеличивания вождя <…> автор открыто выступает против какого-либо контроля в области идеологии, который он называет «опекой» над мыслями (Вопросы литературы. 1998. № 5).
Поэма «По праву памяти» впервые была опубликована только в 1987 году в журнале «Знамя» (№ 1).
Июль
1 июля. Из дневника Юлии Нельской-Сидур:
<Наталья Столярова> сказала, что сейчас обсуждается вопрос в ЦК о применении мер против тех, кто хранит, читает и незаконно передает самиздатовские рукописи, а также тех, кто слушает зарубежное радио. Кроме того, ходят слухи, что Шелепин в правительстве якобы придерживается крайне левых взглядов и хочет идти по чехословацкому пути (Ю. Нельская-Сидур. С. 140–141).
Из дневника Людмилы Зотовой:
Сегодня состоялась Коллегия Министерства, на которой «разбирали» журнал «Театр». Даже Шумов
978 был удручен тем, как это происходило, как распоясалась «черная сотня».
Выступали: Рыбаков (докладчик), Владыкин (доклад от Министерства), Г. Марков (секретарь Союза писателей), Кузнецов (Министр культуры РСФСР), Михалков, Софронов, Пименов, Салынский, Товстоногов, Абалкин, Фурцева.
Михалков говорил, что авторы у журнала случайные, что пьесы он печатал случайные (его не печатали – вот весь принцип). Софронов, по выражению Шумова, вел себя как бандит, садист: топит, потом вытащит, даст глотнуть воздуха и опять топит. Огорчительнее всего, что Салынский повернул на 180 градусов (до неприличия), назвал статью Крымовой о «Пугачеве» хамской. Вообще, «именинниками» были Крымова и Аникст. Аникст – за «Современник», за то, что написал, что это театр, который сказал слово правды, что с его появлением МХАТ перестал быть единственным властителем дум. Лейтмотивом всего «обсуждения» было, что это все ложь, что и при «культе» (хотя это слово, естественно, не произносилось) были достижения, что как раз на этот период приходится расцвет Охлопкова, творчество Таирова и Мейерхольда. Особенно казуистически выступал Абалкин, надергавший «компрометирующих» цитат и приводивший «достижения» тех лет, конечно, не «Зеленую улицу», а «поприличнее». Да, Салынский обвинил журнал в групповщине, что примером тому юбилейный номер (к 50-летию Октября), где даже не упомянуты имена ведущих драматургов – Софронова, Мдивани, Штока и т. д. <…>
Самым приличным был Товстоногов, который «удивил» Фурцеву, она все пожимала плечами. Он говорил: «Да, в журнале печатаются и слабые пьесы, но они и впредь будут печататься, никто от этого не застрахован». (Реплика Фурцевой: «Ну а где партийная совесть?») Товстоногов: «Партийную совесть не взвесишь на весах, она – понятие, которое меняется от обстоятельств». Но вообще обстановка была такая, что и он скис. <…>
Фурцева сказала, что надо назначить опытного, зрелого главного редактора, а Рыбакова оставить замом, что он, мол, молодой, он еще возглавит и не такой журнал. И еще у нее был удар ниже пояса: она сказала, что неумеренное захваливание загубило такого художника, как Эфрос, которого надо было направлять на правильный путь. <…>
