Хедвиг качает головой.
– Ну ладно.
Папа исчезает за дверью.
И тогда Хедвиг со всех ног бежит на луг. Хвостик на макушке болтается и подпрыгивает. Далеко на горизонте чёрной полоской тянется лес.
– МАКС-УЛОФ!
Эхо грохочет высоко в облаках. Если Макс-Улоф жив, он услышит. И придёт.
– МАКС-УЛОФ, МЫ ЗДЕСЬ! ВЫХОДИ!
Какое-то время Хедвиг стоит молча и смотрит на ёлки. Макс-Улоф не выходит.
Зато по дороге катит сосед Альф на своём экскаваторе. Земля оттаяла, вот он и решил на радостях немного покопать.
Экскаватор едет медленно, почти ползёт. Хедвиг выходит на обочину поздороваться. Альф всё ближе и ближе. Огромный ковш с тремя тупыми зубьями скрипит и пускает слюни. Всё ближе, ближе и ближе…
Проезжая мимо Хедвиг, Альф машет. Хедвиг машет в ответ. Экскаватор исчезает за поворотом, и Хедвиг глядит на дорогу. Там лежит уж, плоский, как ремень. Это пришла смерть.
Хедвиг верещит от радости. Значит, Макс-Улоф жив! Она бежит через лужайку к дому.
– Мёртвая змея! Мёртвая змея!
Папа хмурит лоб.
– И чему тут радоваться? – говорит он.
А Хедвиг уже несётся за тачкой. У тачки зелёная ручка и большие красные колёса, которые скрипят на кочках.
Пока она бегала, змея совсем остыла. Маленькая нижняя челюсть тоненькая, как лист бумаги. Хедвиг осторожно поднимает ужа палочкой и кладёт в тачку. Потом трижды торжественно обходит вокруг дома, правда, нет-нет да и подскочит от радости. Вообще-то, на похоронах так делать нельзя. На похоронах полагается плакать в маленькую белую салфеточку.
В домике для щенков Хедвиг берёт лопату. Но вот идёт папа! Он выстругал крест из двух палочек. Крест совсем светлый и пахнет деревом. Через месяц он наверняка посереет, как и все остальные.
Ямка получается неглубокая. Корни в земле слишком тугие, их так просто не разрубишь. Но ужик такой плоский, что и небольшой ямки вполне достаточно.
Засыпав могилку и воткнув в неё крест, Хедвиг садится на корточки и кладёт сверху цветок мать-и-мачехи. Мать-и-мачеха вытягивается и зевает. Скоро она завянет.
В шесть часов мама и папа выходят из дома со спичками.
– Готовы? – кричит папа.
– Да! – кричат мама и Хедвиг.
Папа чиркает… Чирк! И деревянный хлам вспыхивает. Языки пламени рвутся в небеса. Лицо у Хедвиг раскраснелось, ей приходится отступить назад. Жар щиплет глаза, в носу колет. Но это даже приятно.
– Наши горы покидает стужа! – поёт папа.
– Умирают снежные цветы! – подхватывает мама.
Похоже, кто-то ещё заинтересовался их костром. Из рощицы вышел какой-то зверь и трусцой бежит к ним. Он похож на лошадь, но не совсем. Уши у него длинные, ноги кривые, а на конце хвоста болтается кисточка.
Макс-Улоф! Шерсть свалялась в колтуны, он такой же безобразный, как раньше. И такой же глупый. Завидев пламя, нормальные животные прячутся, Макс-Улоф же несётся к костру и орёт на него. Йииииии-ааааа! Йииииии-ааааа!
Когда папа приносит овёс, Макс-Улоф замолкает. Он только ест, ест и ест, не поднимая головы. Хвост мотается из стороны в сторону.
Хедвиг смеётся. Этого никто не слышит, даже она сама – вокруг костра стоит страшный гул, да и папа всё поёт, поёт и никак не может остановиться. Но она чувствует, как смеётся. Смех засел у неё внутри, и Хедвиг думает, что весна, пожалуй, будет не такая уж плохая.
Потому что этот костёр они зажгли не только, чтобы отпраздновать приход весны, но и для того, чтобы отпраздновать возвращение Макса-Улофа.
Густав и сноп
Максу-Улофу полезно было немного пожить одному. Он стал не такой крикливый, и овцы больше не боятся и подходят ближе, чтобы понюхать его. Правда, завидев Хедвиг или папу, Макс-Улоф прижимает уши и пятится. Он всё ещё не забыл злодея Пэрсона. Когда тебя так долго пинали ногами, не так-то просто снова научиться доверять людям.
Где зимовал Макс-Улоф, остаётся загадкой. Как он выжил? Как не умер от голода? Папа ходит взад-вперёд по саду и чешет в затылке.
– Ничего не понимаю… – бормочет он. Иногда папа останавливается и смотрит на Макса-Улофа, как будто хочет, чтобы тот ему объяснил. Но Макс-Улоф только машет хвостом и молчит в тряпочку.
Однажды в субботу из свинарника выходят поросята. На лужайке пробивается зелень. Стены «Дома на лугу» потрескивают от солнечного тепла. Большой клён, под тенистыми ветвями которого расположилось кладбище с серыми крестами, поёт и щебечет.
Суббота – чудесный день. В субботу не надо в школу. Можно балансировать на бортике песочницы и временно забыть о драчливом Альфонсе.
Вдалеке блестят стальные узелки с шипами. Папа оцепил пастбище колючей проволокой, чтобы Макс-Улоф снова не убежал.
Макс-Улоф стоит у поилки и пьёт. Он наконец-то похорошел. Рёбра больше не торчат, шерсть даже чуть-чуть лоснится.
Вдруг Хедвиг вспоминает про сахар! Ведь тогда, в декабре, она обещала давать Максу-Улофу сахар, если он вернётся! Обещание надо держать.
Хедвиг бежит домой, под босыми пятками хрустит гравий. Схватив коробку с сахаром, она выбегает на улицу.
– Макс-Улоф!
Овцы, отдыхающие в тени осин, поворачивают головы. Макс-Улоф подозрительно смотрит на Хедвиг. И шамкает губами, делая вид, что её не замечает.
Хедвиг достаёт несколько кусочков.
– Иди сюда! Тебе понравится!
Макс-Улоф дёргает носом. Он чувствует, что пахнет чем-то вкусным. Он подходит ближе. Тянет шею, морда уже почти касается руки Хедвиг. Губы подрагивают. Он обнажает зубы.
– ТЕЛЕФО-О-ОН!
Воздух содрогается от маминого крика. Макс-Улоф испуганно пятится. Шерсть на спине встаёт дыбом, и вот он уже скрылся в рощице.
Хедвиг вздыхает. Запихнув сахар в рот, она идёт к дому. Коробку она оставляет на лужайке.
– Это мне? – кричит она.
Мама качает головой.
– Папе. Это Карл-Эрик.
Хедвиг бежит за папой и садится послушать.
– Алло. О, здравствуй, здравствуй. Да? Что ты говоришь? Надо же! Это было бы замечательно. В шесть. Договорились. До встречи.
И вешает трубку.
– О чём вы говорили? – спрашивает Хедвиг.
Глаза у папы горят от любопытства.
– Карл-Эрик придёт на ужин… Он хочет нам кое-что рассказать. Приготовим что-нибудь вкусненькое!
Весь вечер они грохочут кастрюлями. Наготовили кучу всего. Будет селёдка, мясо и картошка, шоколадный миндальный торт и кофе.
– Интересно… – бормочет папа, помешивая шоколадное тесто. – Интересно, что же он нам расскажет…
