В пять папа обувается.
– Я поехал за Карлом-Эриком!
Синий «сааб» сигналит и исчезает за поворотом. Небо потемнело. Только что оно было голубым, а теперь фиолетовое, как черничное мороженое. Где-то поёт чёрный дрозд и каркает ворона. Но кукушки не слыхать.
Примерно через час снова раздаётся бибиканье. Из-за поворота выползают жёлтые фары.
– Едут! – кричит Хедвиг.
Карл-Эрик и папа поднимаются на крыльцо в сопровождении Рони. Карл-Эрик похлопывает себя по пустому животу и облизывается.
– Как вкусно пахнет, – говорит он и первым заходит в большую комнату.
Селёдка уже лежит на тарелке. Холодная и склизкая, с косточками, похожими на волоски. Карл-Эрик смакует и причмокивает. Папа то и дело поглядывает на него, словно чего-то ждёт. Но Карл-Эрик только ест.
Потом подают мясо. Карл-Эрик охает: ну и пир! Он подкладывает ещё, ещё и ещё, и, когда живот раздувается до размеров небольшого мячика, Карл-Эрик откидывается на спинку стула и стонет. И долго ничего не говорит.
Папа прокашливается:
– А что ты хотел нам рассказать про Ма…
– Сейчас, сейчас, – говорит Карл-Эрик. – Не спеши.
На столе появляется торт. Карл-Эрик берёт большой кусок и украшает его огромной шапкой взбитых сливок. Миндаль хрустит у него во рту.
– М-м-м, – приговаривает он. – М-м-м-м!
Разделавшись с тортом, Карл-Эрик зачерпывает ещё немного сливок указательным пальцем. Потом облизывает палец и загадочно смотрит на папу, маму и Хедвиг.
– Ну что ж… – говорит он. – А теперь держитесь.
И начинает рассказывать увлекательную историю, которую услышал в деревенской лавке этим утром.
У хозяина лавки, стало быть, есть троюродная сестра, которая живёт в Черре. И эта самая его троюродная сестра была недавно у доктора, потому что у неё разболелась спина, и доктор рассказал ей кое-что удивительное. А именно: у доктора есть сосед Густав, который каждую зиму выставляет на двор сноп овса для мелких пичужек. Но этой зимой с его овсом творилось что-то странное, потому что стоило ему выставить сноп, как на следующий день всё уже было съедено!
То же самое повторялось несколько раз подряд, и Густав, естественно, решил, что к нему повадилась косуля или лось. Но потом заметил, что следы для косули или лося какие-то необычные. Для лошади слишком маленькие – может, это пони?
Несколько ночей он просидел на крыльце, чтобы разглядеть воришку, но пони, вероятно, был слишком пуглив. Он сразу чувствовал человека и, когда Густав сидел на крыльце, не показывался. Потом, где-то в апреле, Густаву всё это надоело и он перестал выставлять овёс. С тех пор следы исчезли.
Карл-Эрик делает глоточек пива и наслаждается вкусом. Все сидят тихо, как призраки. Можно ножом провести по воздуху, такой он стал вязкий и плотный от напряжения. Аж мурашки по коже!
– Как по-вашему? – продолжает Карл-Эрик. – Не наш ли это обормот повадился к Густаву?
– Да! – отвечает Хедвиг. – Да, да!
Мама и папа восхищённо кивают.
– Н-да, – говорит Карл-Эрик, причмокивая. – А не нальёте ли вы мне теперь кофейку?
Папа немедленно бежит в кухню варить кофе.
– Молоко, сахар? – кричит он.
– И то и другое, – отвечает Карл-Эрик.
Папа приходит не сразу. Они слышат, как он пыхтит и бормочет, и, когда наконец возвращается, в руках у него только кофе и молоко.
– Никак не могу найти сахар, – говорит он.
– Упс!
Все смотрят на Хедвиг.
– В каком смысле «упс»? – спрашивает мама.
– Сахар… я сейчас.
Вскочив со стула, Хедвиг бежит в прихожую, надевает сабо и распахивает дверь.
На улице холодно. Дико холодно. Как-то не верится, что лето близко. Одуванчики, которые только что светились на земле жёлтыми огоньками, съёжились и снова превратились в бутоны. Вокруг дома лежит серая роса.
Хедвиг бежит к пастбищу. Ещё издалека она видит в траве белую коробку. Макс-Улоф тоже там. Но что он делает?
Он стоит, просунув голову через изгородь. И как будто пытается дотянуться до коробки.
– Ага, передумал, сахарку захотел? – говорит Хедвиг и смеётся.
Но, подойдя ближе, замолкает. Вид у Макса-Улофа такой странный. Он смотрит прямо перед собой. Мышцы напряжены, шкура вся потная.
– Что с тобой?
Макс-Улоф не двигается.
Наконец Хедвиг видит, что случилось. На шее у Макса-Улофа кровь! Колючая проволока вонзилась в кожу, Макс-Улоф застрял и не может вытащить голову!
– О нет! – кричит Хедвиг и подбегает ближе.
Макс-Улоф лягается задними ногами, но ему слишком больно.
Хедвиг смотрит в сторону дома.
– Подожди, я сбегаю за папой.
И тогда Макс-Улоф пищит. Он смотрит на неё своими узенькими глазками. Он, наверно, думает, что Хедвиг уйдёт и не вернётся. Хедвиг останавливается.
– Давай я тебе помогу? – шепчет она. – Хочешь?
Макс-Улоф молчит. Он весь дрожит.
Хедвиг осторожно берётся за верхнюю проволоку. Макс-Улоф вздрагивает, из носа текут сопли.
Хедвиг берётся за нижнюю.
И одновременно тянет – верхнюю вверх, а нижнюю вниз! Макс-Улоф отскакивает назад.
Хедвиг вглядывается, пытаясь разобрать, сильно ли он поранился. Но Макс-Улоф скачет и трясёт головой. Кровь уже почти засохла.
И тогда она кидает на пастбище кусочек сахара.
– Держи!
Макс-Улоф даже не смотрит на сахар. Он долго стоит, глядя на Хедвиг. А потом трусит прочь, к овцам, которые пасутся под осинами, и ложится спать.
Хедвиг несёт сахар домой. Надо, чтобы завтра папа снял эту проволоку. А сейчас Карл-Эрик может выпить наконец свой кофе.
Ослиха и индюк
На яблонях в школьном дворе появились бутоны. И на грушах тоже. На верхушке самой высокой груши, между двумя толстыми ветками, есть отличное место для двоих, где Хедвиг и Линда сидят теперь почти целыми днями. Здесь можно немного отдохнуть от Альфонса.
Но иногда Альфонс проходит под деревом и кричит: «Привет, ослиха!»
Хедвиг делает вид, будто ей всё равно. Но это не так. Сердце впитывает каждое слово.
Хуже всего то, что она не может ничего крикнуть в ответ. Если крикнет, Альфонс озвереет. Нет, лучше уж помалкивать и просто хихикать.
Только последнее время рот у Хедвиг никак не может долго молчать. Однажды, когда Альфонс вот так вот проходит мимо и кричит: «Привет, ослиха!», Хедвиг не выдерживает. Кровь закипает, рот сам собой открывается, и Хедвиг кричит:
