За день до экзамена я проглотил два энергетика, чтобы как-то пережить утреннюю практику в клинике. Меня бросало то в жар, то в холод. Градусник в одной из палат показал 38,6°C, а всего через несколько минут температура упала до 35°C. Резидент заметила, что я неважно выгляжу (это любому бросилось бы в глаза), и велела пойти домой отдохнуть. Я послушался – и отправился в библиотеку. Я все еще фокусировался на достижении цели – успешной сдаче экзамена – и по-прежнему пребывал в заблуждении. Я не смог одолеть даже первую страницу конспекта и скорчился на полу. Ковер показался мне твердым как камень – будто всего в миллиметр толщиной. Но мне было все равно. Очнулся я через четыре часа. Пришло время возвращаться в Филадельфию – на следующее утро нам с Грантом предстояло сдавать экзамен. Водителям на шоссе I-476 тем вечером повезло, что за рулем сидел он, а не я.
Мне кажется, я тогда мечтал только об одном: чтобы в день экзамена организм на несколько часов оставил меня в покое, – но мечта так и осталась лишь мечтой. Само то, что я смог в тот день туда явиться, – исключительно заслуга укоренившейся привычки к экзаменам (я всегда был тем, кто приходит с запасом идеально заточенных карандашей твердостью ТМ и в сотый и последний раз перелистывает свои записи). Однако на этот раз задача оказалась невыполнимой даже для меня. Я горел в лихорадке, боль в животе стала пронизывающей. Мое тело с ног до головы покрывал пот. А главное – я был очень, очень изможден. Я не просто чувствовал себя усталым – у меня практически не осталось сил.
Не самые идеальные условия, чтобы сдавать экзамен. Я глядел на страницу и силился вникнуть в вопросы. Мозг качало на волнах боли. Я не мог сосредоточиться. Прошла целая вечность, прежде чем я понял, что выбираю между ответами A и C, но вспомнить, в чем, собственно, заключался вопрос, уже не получалось.
А потом я снова с кристальной отчетливостью увидел свое будущее. И осознал: какой бы ответ я ни выбрал, скоро меня не станет.
Когда экзамен кончился, я поковылял по коридору больницы в кабинет неотложной помощи. Дежурная медсестра взглянула на меня и сразу поняла, что дело плохо. У меня тут же взяли несколько анализов. Ультразвуковое исследование показало, что желчный пузырь в норме, однако кровь была, мягко говоря, не очень – как мне сказали, функции печени, почек и общий анализ крови «никуда не годятся». Врач ощупал увеличенные лимфоузлы на шее, назначил компьютерную томографию груди, брюшной полости и таза и направил меня на дальнейшее обследование.
Я вдруг оказался в больничной одежде. Меня повезли на коляске мимо студентов-медиков, резидентов и медицинских сестер по тому самому этажу той самой больницы, где я работал. На моем месте теперь стоял другой врач, а я лежал на койке, на которой прежде находился мой пациент, и чувствовал те же страх и неуверенность, которые, думаю, мучили его. Конечно, полезно с точки зрения больного увидеть, как ведет себя доктор у его постели. Но в тот день я не был готов извлекать жизненные уроки и находить светлые пятна.
В ожидании результатов томографии я захотел позвонить семье. Однако решил подождать, когда появится больше информации. Глупо приглашать кого-то присоединиться к моим переживаниям сейчас, на середине пути, когда уже понятно, что проблема есть, но еще неизвестно, какая именно. Я знал, что они будут очень волноваться, и решил повременить.
На следующий день лечащий врач сообщил, что компьютерная томография показала увеличение лимфоузлов по всему телу и анализы крови стали хуже. Он подозревал лимфому или другое раковое заболевание, связанное с кровью, но решил провести дополнительные обследования и исключить возможность вирусной инфекции – хотя крайне маловероятно, чтобы она вызвала такие симптомы. Врач говорил четко и профессионально, но я понимал, что стоит за его словами. Все признаки указывают на агрессивную лимфому. Мы оба это знали.
Это была совсем не та информация, которую я хотел сообщить семье.
На экзаменах в медицинской школе случаи лимфомы почти всегда начинались с фразы вроде «ранее здоровый двадцатипятилетний мужчина поступил с гриппоподобными симптомами, увеличением лимфоузлов и отклонениями в анализах крови». Теперь этим мужчиной был я и врачи говорили то же самое обо мне, но они по-прежнему сомневались. Когда доктора вышли из палаты, я выскользнул в коридор – в больничной одежде вместо своего обычного короткого белого халата – и открыл на одном из компьютеров, висящих на стене, результаты своей томографии. Между приступами боли, которые буквально складывали меня пополам, я раз за разом смотрел на эти изображения. Каждый снимок показывал одно и то же. Мой организм был напичкан увеличенными лимфоузлами. Жидкость скапливалась в легких и брюшной полости, окружала сердце. Лимфома это или нет, но с такими симптомами и такой скоростью их развития жить мне оставалось несколько недель.
Всего пару недель назад научно не подтвержденное, но глубоко засевшее предчувствие надвигающейся смерти побудило меня купить новый компьютер. Теперь смерть перестала быть ощущением – я видел ее на снимках. Она уже сгущалась внутри меня, черно-белые изображения ее следов запечатлел томограф. Я сразу же подумал о Кейтлин. Мне захотелось ей позвонить, но я не мог. После разрыва прошло целых шесть месяцев. Когда она сама протянула мне руку, я ее оттолкнул: боль еще не прошла и я глупо полагал, что у нас есть масса времени разобраться в отношениях, если им суждено быть. Я ждал более подходящего момента. И лишь сейчас, впервые со дня расставания, неожиданная болезнь заставила меня притормозить и осознать чувства, которые я по-прежнему испытывал к этой девушке.
Я принялся считать. Сколько дней или недель мне оставалось – хватит ли этого времени, чтобы снова встретиться? Успеем ли мы опять влюбиться? И еще одна, особенно сумасшедшая мысль (теперь мне кажется, что она была продиктована желанием просто иметь будущее): сумеем ли мы завести ребенка?
Слезы покатились по моему лицу.
Потом я подумал о Бене, моем лучшем друге. С первого дня старшей школы он был мне даже больше чем другом – скорее братом. Он постоянно присутствовал в моей жизни, поддерживая меня и погружаясь во все проблемы, куда более сложные, чем задания по латыни и пробежки на поле. Он один из немногих, кому я пару недель назад позвонил рассказать о компьютере. Я попытался взять себя в руки, набрал его номер, но разрыдался, едва начав говорить.
– Помнишь, я тебе рассказывал, что неважно себя чувствую и не знаю, в чем дело? Так вот, врачи считают, что у меня лимфома, и, судя по томографии, дело плохо. – Я с трудом перевел дыхание. – Похоже, мне недолго осталось.
Остатки самообладания быстро покинули меня. Всхлипывая, я сообщил, что не смогу быть свидетелем на его свадьбе и не стану крестным его будущих детей – мы это пообещали друг другу много лет назад. Бен просто ответил, что садится в машину и постарается приехать как можно быстрее. Он ехал семь часов ночью и сдержал слово.
Затем я позвонил сестрам и папе. К сожалению, они уже получали подобные новости и прекрасно знали, что делать. Папа отменил все операции и приемы, сестры закрыли магазин, и, отложив все дела, они прилетели на следующий день. Этими звонками я и ограничился. Кейтлин решил не беспокоить, отодвинув подальше мысли о воссоединении и нашем будущем.
