Надо признать, что само понятие шизофрении, предложенное Э. Блейлером более ста лет назад, сегодня нуждается в переосмыслении; оно покрывает слишком большой спектр симптомов, которыми можно описать практически любое психическое состояние (об этом писал еще А. Брокингтон
[148]). Что касается лечения, то отчасти (именно отчасти) Р. Лэйнг и его единомышленники были правы, когда отказывались лечить людей с галлюцинациями и шизоидным типом поведения сильными антипсихотиками типа рисперидона
[149], из побочных (и очень опасных) эффектов которого, как писал И. Бродский, можно составить город. Несмотря на то, что у клинических шизофреников обнаружены изменения на уровне мозга
[150], мне все же представляется, что эта болезнь в первую очередь касается изменений сознания. Вся известная симптоматика: бессвязная речь, снижение эмоционального порога, аутичность, десоциальность и пр., или то, что называют «блокировкой мышления» (thought blocking) — отлично вписывается в поведение людей, находящихся в разных видах медитации. Кроме того (и это крайне интересно!), шизофренический делир в чем-то схож с ДМТ
[151] и околосмертными состояниями, что, видимо, говорит об их каком-то общем генезисе. В истории психиатрии известны подобные случаи. Так, П. Шребер, А. Нетер и ряд других исследователей указывают на фундаментальные изменения сознания, начинающего видеть мир и себя, свое «я» иначе, как и в случае с ДМТ, аяуаской или похожими алкалоидами.
Отсюда возникает вопрос: не является ли шизофреническое сознание частью чего-то большего, тех состояний сознания, которые мы не знаем или они неприемлемы для нас с социальной точки зрения, — словом, тем, что палеонтолог С. Гулд назвал «пазухами свода»
[152] (spandrels
[153]), то есть неизбежными побочными эффектами (характеристиками), сопровождающими тот или иной эволюционный продукт. В поддержку идеи «пазух» может служить тот факт, что в Германии во времена нацизма, в рамках программы по оздоровлению нации, убили десятки тысяч душевнобольных, однако от этого их среднее число в послевоенные годы не уменьшилось. Надо полагать, что природа установила определенную константу психически больных людей в обществе, которую нельзя поменять ни врачебными, ни полицейскими методами. Солидаризируюсь с Вашим подходом многомерной интерпретации, ратуя одновременно за поиски каузальности (или каузальностей), выходящей за пределы таких чисто психиатрических практик, как психометрия.
Касательно нацистской психиатрии. Не спорю, что в чисто практическом (клиническом) плане немецкая наука была в то время в авангарде, но дьявол даже не в деталях, а в выводах: немецкая психология, в первую очередь благодаря В. Вундту, а затем и американская, которую создавали ученики Вундта — Ч. Спирмен, Дж. Кеттелл
[154] и его дочь П. Кеттелл, Д. Рапапорт и др., была ориентирована на создание «правильной интеллектуальной личности», некоей идеальной нормальности, здорового и умного гражданина. Нацистская психиатрия, даже если и не пользовалась психометрическим тестированием (как это начиная с 1940-х годов стали делать в Америке), выработала свои жесткие стандарты психического здоровья и способы его измерения, а также язык описания. Все, кто оказывался ниже стандартной отметки, попадали под подозрение государства.
В СССР пользовались похожими методами, когда боролись с «тунеядцами» и «антисоциальными элементами». Подобной категории людей нацистский врач В. Филлингер приписывал «эндогенное нежелание работать», что считалось отклонением от нормы. Ф. Стумпфль и Э. Рюдин из Немецкого психиатрического института (основан в 1917 году, в 1928 году расширен при финансовой поддержке Фонда Рокфеллера) выдумали идею «замаскированного слабоумия»
[155], носителями такового признавались все те, кто не подходил под стандарты (метрики) социальной и психической правильности. Судьба таких людей хорошо известна. К слову, даже в эпоху нацизма существовали другие «голоса» (другая психиатрия и психология). Одним таким «голосом» был В. Гельпах (1877–1955), один из основоположников «психологии среды». В 1930-е годы психиатр изучал такие новые для науки феномены, как толпа, скученность, влияние городских зданий, архитектуры на настроение и поведение людей, чувство опасности в городе и проч.; много внимания уделял неврозам. Тот же антисемитизм, который в Германии Гитлера приобрел национальные масштабы, Гельпах считал формой невроза, вызванного социальными причинами (страх перед «Евреем» как другим, более успешным «я»)
[156].
Виктор Самохвалов. Вернемся к вопросу об этиологи шизофрении. Все модели данной болезни у животных связаны с кататонией
[157], которая считается самой архаичной ее формой. Интересные сведения о кататонии содержит выпущенная в 1990 году книга В. Колпакова. В дальнейшем ученый и его последователи вывели генетическую линию класса «Вистар» с поведением типа «пластилин», когда любая поза у крысы каталептически фиксируется. Как показали исследования, у этих животных уровень дофамина соответствует таковому у больных шизофренией. Интересны работы с депривацией шимпанзе Г. Харлоу
[158] и М. Дерягиной
[159]. Естественно, биологических моделей бреда нет, но галлюцинирование также описано у животных после приема соответствующих галлюциногенов. Считаю моделями бреда мифопоэтическое мышление. В начале XXI века этические комиссии стали запрещать моделирование на животных и большинство моделей психосоциального поведения стали проводить на аквариумных рыбках, причем очень успешно.
