Однако, на мой взгляд, бред также определяется набором факторов извне. Иными словами, бред стохастичен, но не бессмыслен, он обладает аморфной семантикой, в чем-то напоминающей аллегорию, и скорее всего, если научиться интерпретировать разбросанные смыслы бреда (скажем, как З. Фрейд или К. Юнг интерпретировали сны), это может принести интересные результаты. Именно как З. Фрейд и К. Юнг, а не как А. Хобсон и Р. МакКарли, которые преимущественно интересовались формами сна и рассматривали последние исключительно в качестве продукта нейронных процессов мозга
[166] (согласно их теории, сон является результатом того, как мозг интерпретирует активность лимбической системы, вовлеченной в производство эмоций, ощущений, воспоминаний…).
Конечно, нужна теория бреда, пусть пока рабочая. Мне, опять же, думается, что бред напрямую связан с репрессивными функциями общества или — шире — с репрессией как фундаментальным антропологическим механизмом. Взгляните на рисунки психически больных, собранных, например, в известной книге Х. Принцхорна
[167]. Большинство из них изображает страхи «я» перед миром» (Страшный суд, война, голод, физические страдания и т. п. — все феномены или события, имеющие репрессивную природу). Кстати, по поводу «я» и сознания: Ясперс, которого Вы упомянули, главным образом в «Общей психопатологии» говорит о «сознании воплощенного физического присутствия», когда человек чувствует что-то или кого-то в себе самом
[168]. Ну а в целом концепция сознания Ясперса-психиатра принципиально феноменологическая. Она жива и сегодня, ее активно развивает американский психиатр К. Кендлер
[169].
Рисперидон (рисполепт) все же разработали во второй половине 1980-х годов, а в массовое производство его действительно запустили уже в начале 1990-х. Однако дело не в этом. Р. Лэйнг (теоретически) мог применять другие нейролептики или, хуже того, использовать варварские методы электрошока и многое другое, чем активно пользовалась англо-американская психиатрия тех лет. Поэтому я убежден, что анти-психиатрическая волна, при всех ее недостатках, была очень важным событием в европейской культуре.
Сегодня эту волну поддерживают такие авторы, как Р. Бентол. По его мнению, следует оставить психиатрические диагнозы как таковые, дабы лучше понять и объяснить внутренний опыт и поведение психотиков
[170]. Как бы еретически это ни звучало, такой подход важен, особенно если учесть, что в 1940–1950-х годах в той же Америке существовали клиники, где ставились вполне нацистские опыты над душевнобольными, включая детей (насильственная стерилизация, кормление радиоактивными продуктами, не говоря уже о ежедневных практиках издевательств). Путь, по которому могла пойти психиатрия как институция после Ф. Пинеля, был перекрыт именно в ХХ веке.
Виктор Самохвалов. Вы правы, К. Кальбаум описывал не шизофрению, а именно кататонию как отдельную патологию, которая обнаруживалась при множестве заболеваний. Кататонию, гебефрению и бред с систематической эволюцией (также и симплекс-синдром) он относил к раннему слабоумию, которое потом Э. Блейлер включил в «группу шизофрении». Э. Крепелин объединил данную группу не на основе общности этиологии или патогенеза, как было принято в медицине, а ретроспективно, на основе общности исхода, одинакового дефекта. Психиатры до сих пор убеждаются в правоте Крепелина, работая с так называемыми хрониками: их поведение очень сходно, но стоит прочесть истории болезни — и поражаешься разнообразию предшествующей клиники.
Дофаминовая теория шизофрении — лишь первая нейрогормональная теория, и дофамин — первый из обнаруженных нейрогормонов. Потом появились теории серотониновая, норэпинефриновая, ГАМК (Гамма-аминомасляная кислота). Ныне уже описано тридцать нейрогормонов, они связаны в циклы и сети и при этом зависят от систем катализа и обычного обмена. Изменение уровня одного гормона приводит к изменению во всей сети. Но общий принцип таков: при продуктивных симптомах гормонов становится больше (соответственно повышается и сексуальность), при негативных — их запас истощается, то же отмечается и при стрессе. Сначала — любовь под танками, как у М. Кундеры, потом — истощение. Сексуальность, определяемая продуктивностью и дифференциальной рождаемостью, при шизофрении та же, что и в норме; число детей, разводы и браки те же, однако уровень половых гормонов в дефекте снижается. Поэтому Ваша теория верна в том смысле, что при болезни возникает плата истощением за первоначальное повышение сексуальности.
Теперь выскажусь в защиту бреда и мифа как модели бреда. Система бреда, бредовые переживания при нарушенном сознании (онейроид
[171], делирий, сумерки) столь же разнообразны тематически и стилистически, как мифопоэтика или сказочный фольклор. Здесь и посещение иных миров, героизм, грехопадение, перевоплощение и т. д. Бред не стохастичен, то есть не случаен, но детерминирован: исходным настроением, структурой галлюцинаций, протеканием по жестким этапам вплоть до апокалиптического. Отдельные символы бреда зависят от времени и культуры, но семантика везде сходна — в этом не раз убеждался, работая в европейских, непальских и индийских клиниках. Особенно это касается бреда воздействия: в одном случае ФСБ или Моссад, в другом — сторонники тахриба (уничтожение) или богини разрушения Кали, — но выражен такой бред одними и теми же словами. Сначала Вы говорите о том, что бред стохастичен, а потом — что он доступен интерпретации. Не означает ли это только то, что он неслучаен, поскольку вероятностная интерпретация будет касаться только одного случая, но для других будет бессмысленна.
Кроме того, не обязательно фиксировать свое внимание только на Х. Принцхорне и его любимом А. Вельфи, представителе ар-брюта, или искусства психически нездоровых людей, заключенных и т. д. Мне тоже пришлось организовывать артцентр в психиатрической клинике в Крыму, и оказалось, что «ненормальные» пациенты просто не показывают и забирают с собой, аномальные же — оставляют в клинике. Думаю, после модернизма уже ничто в искусстве не может считаться патологическим.
