Относительно Р. Лэйнга и антипсихиатрии Вы, Аркадий, правы и заблуждаетесь одновременно. Знаете, сколько пациентов погибли за последние два столетия при системе проб и ошибок в хирургии? Теперь же их в тысячи раз меньше. Бывают случаи и обстоятельства, когда без ЭСТ
[172] не обойтись. Мне за свою практику также пришлось (и это стоило огромных нравственных усилий) лечить подобным методом двести пациентов, и не только с шизофренией. Они были обречены всю жизнь пить бессмысленные комбинации препаратов (здесь, в Европе, комбинации подчас составляют до шести-восьми психотропных средств). Теперь уже добрая половина этих пациентов совершенно здоровы и вообще не нуждаются в лечении.
Дело обстоит так: либо вы размышляете о гуманности ЭСТ, либо пациент умирает — и тогда всю жизнь приходится нести чувство вины. Антипсихиатры правы там, где применяются неадекватные пытки, системы стеснения, но они забывают, что вина за апробацию гильотины — а Ж.-И. Гильотен, чьим именем та названа, был приятелем Ф. Пинеля — лежит также и на Пинеле. С одной стороны, Пинель снял цепи, а с другой — не возражал против «гуманного» революционного способа решения проблемы (по постановлению Конвента); он же присутствовал на казни бедного Людовика XVI. В общем существуют врачи и ученые-садисты, и в их числе — психиатры. Страшно, когда они становятся администраторами и насаждают свой садизм. Но как быть верным тому лозунгу Гиппократа, что лечение должно быть приятно, если человек себя больным не признает и при наличии боли, в том числе душевной, только стонет, но к врачу не идет?
3. Язык шизофрении
Аркадий Недель. Когда я говорю, что бред стохастичен, то прежде всего имею в виду математическую модель стохастических процессов, описанную Н. Кацем и Э. Нельсоном в середине 1970-х годов. Смысл данной модели заключается в следующем: даже при известном (детерминированном) начальном условии процесс будет носить случайный характер, поскольку протекает в некотором времени, что не может не влиять на него. Вот и мы (включая самого «больного») не можем влиять на процесс бреда. Все названные Вами параметры — исходное настроение, структура галлюцинаций, протекание по жестким этапам вплоть до апокалиптического — относятся, по сути, к изначальным условиям (если понимать последние несколько шире, чем обычно). В том, что таковые имеются, Вы безусловно правы. Однако в данном случае нас интересуют не столько эти начальные условия, сколько продукт «на выходе». Кроме того, даже если мы знаем не только начальные условия, но и внешнюю «архитектуру» (Моссад, инопланетяне, Кали, злые родственники и т. п. или превращение в женщину, как саксонский судья Д. Шребер, что, мне кажется, подтверждает и мысль о бреде как — отчасти или во многом — результате репрессивных механизмов), нам совершенно неизвестен синтаксис бреда, а именно он ответственен за продукт «на выходе». Один и тот же человек под воздействием разной «архитектуры» может производить одну и ту же семантику — скажем считать себя жертвой то Моссада, то инопланетян. Но он же в одном случае может считать себя посланником инопланетян, в другом — жертвой Моссада, а в третьем — сыном Христа и также может страдать синдромом Фреголи или Капгра
[173], и т. п.
Синтаксис бреда с протеканием болезни может меняться и каждый раз выдавать иной, пусть и похожий в чем-то, продукт, но сами синтаксические правила его образования для нас и, надо думать, для самого больного, остаются terra incognita. Именно этот момент радикально отличает бред от мифопоэтического творчества. При всем их внешнем сходстве, которое Вы совершенно верно заметили, миф и поэзия (фольклор), в отличие от бреда, построены по хорошо известным синтаксическим правилам или алгоритмам: путешествия в иные миры, героизм, нарушение табу, всяческие метаморфозы с героями и проч., — здесь, повторюсь, нет никаких случайностей или избыточного материала, который в обилии присутствует при бреде. Пожалуй, наиболее сильное внешнее сходство мифа и бреда можно обнаружить у некоторых африканских народов, например зулу или бушменов (что и дало повод антропологам XIX века назвать их мышление «дологическим»). Их мифы полны, как сказали бы психиатры, онейроидными дезориентировками, алогизмами, но все это только на непосвященный взгляд. В свое время я занимался данным материалом и пришел к однозначному выводу: такие мифы — хорошо продуманная система кодов, которые дают исчерпывающую картину мира этих народов. Если обратиться к мифам и поэзии «цивилизованных» народов, таких как шумеры, древние египтяне, то там мифопоэтические кривые — уже очень четко просчитанные конструкции, которые по точности не уступают компьютерным программам.
Понимаю, что иногда ЭСТ может быть необходим, к тому же в ХХ веке он отнюдь не был самым большим злом в психиатрических институциях, хотя Вы наверняка знаете о частых практиках злоупотребления данным методом. Гораздо большее (негативное) впечатление на меня произвели использование лоботомии, насильственной стерилизации, опыты над сиротами, которые спустя двадцать лет после Второй мировой войны практиковались в клиниках США и Англии. Впрочем, нацизм здесь шел по касательной: еще до войны Ч. Дэвенпорт, генетик и специалист по скрещиванию птиц, будучи большим поклонником идей Ф. Галтона, ратовал за улучшение рода человеческого путем стерилизации и в ряде случаев уничтожения слабоумных, людей с серьезными физическими недугами и прочих «дефективных элементов», как он их называл. Что касается Ф. Пинеля, как бы его ни критиковал М. Фуко или его коллеги-психиатры за рационализацию безумия, его революция принесла несомненную пользу психиатрической науке, поскольку даже если после Пинеля больные превратились в «дураков», они перестали быть преступниками. За ним пошел И. Я. Гуггенбюль (1816–1863), признававший, что психически больные люди также обладают бессмертной душой, а потому нуждаются в гуманном к себе отношении.
Виктор Самохвалов. Согласен, но не полностью. Репрессивные механизмы, ассоциированные с агрессией или, правильнее, агонистическими механизмами, как и социальная фасилитация и кооперация, а также механизмы поведения в стиле хищника-жертвы и эгоизма-альтруизма, присутствуют у всех приматов, к которым относится и человек. Многое можно объяснить репрессией в онтогенезе, но столь же успешно и отсутствием любви. Касательно синтаксических правил: они и у здорового человека, не говоря уже о поэте, при спонтанных речи и мышлении также не осознанны и являются terra incognita. Около десяти лет назад я руководил докторской одного моего ученика, И. Ганзина, который занимался сравнительными клинико-лингвистическими исследованиями при психопатологии. Один из его выводов таков: при бреде в острой стадии происходит отчетливое усложнение синтаксиса элементами оксюморона, но на этапе кристаллизации его сложность редуцируется.
