И однако же Австрийский дом не сумел в полной мере воспользоваться возникшими преимуществами, и его возрождение было обречено. Если бы Филипп IV и Оливарес дали своим союзникам в Австрии и Нидерландах определенную свободу действий и возможность применить собственные силы и интеллект, все могло бы сложиться удачнее. Но они упорно добивались того, чтобы лично руководить процессом, и принуждали императора подчиняться им в обмен на субсидии. Тайным образом они аннулировали полномочия кардинала-инфанта, поручив его же номинальному починенному и собственной креатуре маркизу Айтоне обеспечивать приоритет приказов из Мадрида перед распоряжениями кардинала. Абсолютно некомпетентные в решении простейших задач, стоявших перед их правлением, Оливарес и его сюзерен добивались полной власти над теми, кто был умнее и осведомленнее и фактически находился на месте событий в Германии и Нидерландах.
Кардинал-инфант оказался в безвыходном положении. Как статхаудер (штадтгальтер), подчиняющийся королю Испании, он не имел возможности протестовать. Император и король Венгрии, возможно, могли бы потребовать себе больше свобод, если бы не нуждались в серебре из перуанских рудников. И в итоге все они продали себя ни за грош. Когда волна бедствий неминуемо захлестнула правительство Филиппа IV, все деньги понадобились ему для себя, снабжение прекратилось, и Испания в своем падении потащила за собой и Австрию.
2
Успехи Габсбургов замаскировали опасности, присущие их позиции, и 1635–1636 годы стали самыми провальными для Бурбонов и Швеции за всю войну. Сразу после подписания Пражского мира взбунтовались войска Банера. Из 23 тысяч человек под его командованием едва ли десятую часть составляли шведы, остальные же состояли из разных иностранцев, в основном немцев. Среди них действовали агенты саксонцев, убеждая их в том, что и долг, и собственные же интересы велят им уйти от шведов. Их дезертирство заставит Оксеншерну заключить мир. Отвергнув мир после Нёрдлингена, он положил их жизни на алтарь безнадежного дела, поскольку у него нет ни денег, чтобы платить им, ни надежд на победу.
В августе 1635 года Оксеншерне удалось слегка погасить растущее недовольство тем, что он отнесся к мятежным командирам как к равноправным союзникам и заключил с ними официальный договор о верности. Однако саксонские агенты продолжали свою агитацию, и вскоре котел недовольства снова забурлил, и Оксеншерна после безуспешных попыток найти денег у союзников предоставил Банеру усмирять свою армию любыми имеющимися способами. Маршал, хам и головорез, который не стеснялся говорить, что думает, не обладал ни достаточной дипломатичностью, чтобы разобраться с ситуацией, ни достаточной грубой силой, которую он, разумеется, с успехом бы применил, будь мятежники в меньшинстве. В октябре он оказался в отчаянной ситуации; целые полки отказывались выполнять его приказы, и он откровенно признался Оксеншерне, что намерен либо лично сдаться Иоганну-Георгу, либо, если повезет, сблефовать и договориться с ним частным образом, выхлопотав хорошие условия для себя и нескольких верных шведов, а мятежники пусть делают что хотят. Эту неминуемую катастрофу, которая означала потерю долины Эльбы и полное прекращение коммуникаций между Стокгольмом и канцлером на Рейне, удалось предотвратить лишь в последнюю минуту. Подписанное с Польшей перемирие освободило большую часть недавно набранных шведских войск, которые держались в боевой готовности на случай польской войны, и они успели вовремя подойти к Банеру, чтобы едва-едва перевесить баланс сил в его пользу. Мятежники, надеясь на успешную кампанию и богатую поживу, поняли, что, пожалуй, им выгоднее добиться своего от напуганного Банера, чем от Иоганна-Георга. Они согласились остаться на стороне шведов, и фактически мятеж прекратился, но о восстановлении какой-либо дисциплины не шло и речи. «К великому моему огорчению, – писал Банер, – каждый командир отдает приказы так, как ему заблагорассудится». И ему действительно оставалось только огорчаться, поскольку любые необдуманные попытки укрепить его авторитет могли привести к новому взрыву. Тем не менее, воспользовавшись восстановленной верностью своей армии для того, чтобы организовать быстрое наступление до прихода зимы, он нанес внезапный удар по форпосту Демиц на Эльбе и разгромил саксонцев у Гольдберга, тем самым вновь заставив свои войска поверить в его полководческие таланты. Лишившись германских союзников, Швеция получила одно преимущество: теперь ее солдаты могли считать всю страну вражеской и пополнять свои запасы за счет еще более безжалостных грабежей, чем они позволяли себе во время лицемерного союзничества якобы ради защиты Германии.
Но и этот наступательный бросок шведского маршала и его разношерстной армии скрывал под собой направляющую руку Франции, ибо только вмешательство французского дипломата вовремя обеспечило заключение перемирия с Польшей
[82] и предотвратило крах Банера.
На юге и юго-западе сложилась еще более угрожающая ситуация. Аугсбург сдался после почти шестимесячной осады, и имперцы вошли в город мертвых, где люди походили на призраков, а солдаты падали с ног прямо на боевых постах. Три последних месяца они питались одними кошками, крысами и собаками, а за восемь недель до сдачи горожане разрезали коровьи шкуры, вымачивали и жевали. Одна женщина призналась, что варила и ела труп солдата, умершего у нее в доме. И все-таки победители отметили свой триумф банкетом, гуляли до поздней ночи, пока голодные бюргеры слушали и молча гадали, откуда бы им самим взять еды.
Ханау-на-Майне в условиях не менее страшных с напрасным героизмом продержался более полутора лет. Однажды осада была снята, но потом город снова окружили и в конце концов покорили; командующий гарнизоном, шотландец Джеймс Рамсей по странному снисхождению противника получил возможность остаться в городе как частное лицо.
Поблажка оказалась ошибкой, ибо Рамсей, воспользовавшись своим авторитетом, поднял восстание; но имперцы опередили его, и он закончил свою смелую, хоть и беспринципную карьеру пленником в их руках.
На Рейне испанцы быстро друг за другом взяли города Филипсбург и Трир, а так как Ришелье вовремя не успел прислать войска, Бернгард не смог прийти на выручку Гейдельбергу (Хайдельбергу). В ноябре Галлае вторгся в Лотарингию и там столкнулся со свеженабранной французской армией под личным командованием короля. «На всех них были алые кавалерийские мундиры с серебряными галунами, – писал один из изумленных людей Галласа. – На следующий день они все надели блестящие доспехи с огромными перьями, дивно красивые на вид». Бывалые вояки, грязные, завшивевшие, уже много лет не видели ничего настолько изящного, но холод, голод и болезни быстрее разобрались с французами в перьях, чем с не такими приятными глазу войсками Галласа. Мало-помалу под внимательными взорами имперцев нарядные всадники «поблекли и сдулись», оставив Галласа хозяином положения. Однако стояла зима, и притом лютая; на всей оголодавшей земле не было пропитания ни людям, ни скоту. Чума, вызванная в том году сырой весной и тропическим летом, разлагала армии и государства. Галлае отступил к Цаберну (Саверну), встал там на зимние квартиры, контролируя перевал в Вогезах, и угрожал Франции; но чума и голод, косившие его людей, свели угрозу на нет.
