22 декабря 1636 года в Регенсбурге король Венгрии был единогласно избран «римским королем».
Князья лишь требовали, чтобы он обещал назначить в армию как можно больше немецких командиров, воздерживаться от необузданного расквартирования войск на территории империи, не давать своей местной австрийской канцелярии вмешиваться в имперские дела и соблюдать конституцию. Эта коронационная присяга была не более обременительной и вряд ли более действенной, чем та, что давал старый император семнадцатью годами раньше. Таким образом, конституционная политика Фердинанда II по всем статьям одержала успех: он отвоевал, укрепил и очистил от ереси земли Габсбургов, приобрел собственную армию, принудил большинство германских князей воевать вместе с ним и за него и обеспечил передачу короны сыну. С конституционной точки зрения собрание 1636 года является наивысшей точкой имперской власти австрийцев в Германии.
Правление кардинала-инфанта пользовалось в Нидерландах популярностью, и венгерский король был готов подняться на императорский трон, переступив через труп конституционной партии. Вальтеллина взята под контроль, правый берег Рейна оккупирован, во Францию вторглись имперские войска и едва не взяли Париж. Издерганный, покинутый всеми Оксеншерна и разобщенное правительство Соединенных провинций продолжали цепляться за Ришелье; от германской оппозиции остались только Вильгельм Гессен-Кассельский с небольшой армией в Восточной Фрисландии и Георг Брауншвейг-Люнебургский с войском поменьше на Везере, причем оба они бездействовали, а также Бернгард Саксен-Веймарский в ожидании французских субсидий на левом берегу Рейна и курфюрст Пфальцский, искавший сочувствия английской знати в Лондоне. В конфликте между Габсбургами и Бурбонами победа, казалось, суждена Австрийскому дому.
3
На регенсбургском съезде Фердинанд II был активен, как никогда, вникая в мельчайшие подробности всех дел. Он занимался участком набережной вдоль Дуная, который обрушился в Вене, девицей, выдававшей себя за пророчицу в Австрии, какой-то игрой, которую он послал венгерской королеве и опасался, что она окажется слишком трудной. Но немощи, особенно астма, клонили его к земле, и после избрания сына он с радостью и надеждой рассуждал уже об ином мире. «Римской империи я больше не нужен, – удовлетворенно говорил он, – она обеспечена преемником, и притом превосходным».
Ему было всего 59 лет, но постоянное напряжение, обильные трапезы и религиозные самоограничения превратили его в глубокого старика. Даже зимние морозы не мешали ему исполнять долг верующего, и порой императрица, проснувшись ночью, видела его на коленях у кровати, глубоко погруженного в молитву, и протягивала ему руку, напрасно умоляя дать себе отдых. В Штраубинге, возвращаясь в Вену после съезда, он почувствовал сильное недомогание и написал отцу Ламормену с просьбой разрешить ему сократить долгие утренние молитвы. Духовник сразу же понял, что император серьезно, если не смертельно, болен, и поспешил к нему навстречу, но Фердинанд II с трудом продолжил долгий, холодный путь в Вену и достиг своей столицы 8 февраля 1637 года, будучи уже при смерти.
Он умирал спокойно, полулежа на подушках, утешаемый религией, время от времени мирно улыбался, глядя на жену и младшую дочь, не отходивших от него. За восемнадцать лет борьбы он никогда не терял уверенности ни в своем предназначении, ни в Господе и в конце жизни мог с полным удовлетворением сказать «nunc dimittis»
[83], поскольку ему действительно удалось в значительной мере исполнить свои замыслы. Он отвоевал еще не всю Германию у еретиков, однако в Пражском мире отстоял права церкви на все, что принадлежало ей в 1624 году, и этим достижением вместе с очищением Австрии и Чехии от ереси он по праву мог гордиться. В том же самом году в Линце при виде новообращенных, стекающихся в церкви, он благодарно прослезился. Что же до остального, то Фердинанд II сплотил австрийскую династию и привил ее ветвь к испанскому стволу браком сына, успешно реформировал управление своими землями, уничтожил лигу и унию и объединил под своим императорским скипетром большинство правящих князей Германии, хотели они того или нет. Эти достижения, учитывая его политическую мораль, он мог представить на суд Божий не без скромного удовлетворения. По-видимому, никакие сомнения не нарушали того покоя, с которым он готовился дать свой последний отчет. 15 февраля в девять часов утра его тело и душа расстались друг с другом, первое отправилось истлевать в склепе Граца, а вторая – за наградой, ради которой он так долго трудился.
Его политические достижения обошлись дорого, слишком дорого, если б он хоть раз задумался об их цене. На бумаге верховная власть в Германии принадлежала императору, а на самом деле правили только солдаты. Солдаты, а не генералы; Банер откровенно признавал, что он совершенно не контролирует своих людей, и о разграблении Кемптена имперцами, Ландсберга – шведами, Кальва – баварцами рассказывали такие истории, от которых кровь стыла в жилах. Имперцы резали детей в подвалах, выбрасывали женщин из окон верхних этажей, а однажды сварили домохозяйку в ее же собственном котле. Шведы обсыпали пленников порохом и поджигали на них одежду. Баварцы под началом Верта заперли горожан в Кальве, подпалили стены, наставили пушки на ворота и стреляли в тех, кто пытался спастись от огня. В этих историях, возможно, были некоторые преувеличения, но все же в их основе лежали реальные зверства войны, которые все нарастали и распространились уже повсеместно. Если трезво взглянуть на факты, то взятых в плен мирных жителей с петлями на шее бросали умирать от голода и холода на обочинах дороги, похищали детей с целью выкупа, привязывали священников под телегами и заставляли ползти на четвереньках, словно собак, пока те не выбивались из сил, горожан и крестьян, чтобы заставить их выдать спрятанные богатства, морили голодом и пытали до пределов выносливости со всей изобретательностью, на которую только способен человек.
За последние шесть лет из-за быстрых и масштабных передвижений войск губительные следствия чумы и голода вышли за всякие рамки и с корнем вырвали население Центральной Германии, превратив его в текучие толпы беженцев. Это единственное объяснение, почему опустели целые деревни, а в городах осталось не более одной десятой части жителей, а порой и меньше. Они пустели не навсегда, и многие из бежавших вернулись на прежние места, но тем временем всякая экономическая деятельность прекращалась, и многие когда-то богатые бюргеры возвращались на пепелища своих домов, имея при себе только нательные лохмотья. И Бернгард Саксен-Веймарский, и Верт считали своим долгом сжигать все на своем пути, идя по вражеской земле; Фюрт, Айхштетт, Кройсен, Байройт, Кальв лежали в развалинах, не говоря уже о бесчисленных деревнях, и в заброшенных подвалах плодились громадные полчища крыс, которые нагуливали жир за уходящими войсками, пожирая зерно, брошенное солдатами, и губя урожай. Сельское дворянство, желая сохранить свои удобства, позабыло о своих исконных обязанностях и перебралось в города или вернулось к старинному занятию – грабежам и разбойным нападениям на путников, как в давние времена. В Моравии чиновники правительства и местные землевладельцы сговаривались с бродячими мародерами и делили добычу.
