Брачный союз, заключенный в самых прозаических целях, быстро перерос в брак по любви. Елизавета презирала родной язык мужа и так и не выучилась на нем говорить, ссорилась с его родственниками и устроила беспорядок в его домашних делах, но с курфюрстом она жила в непрерывном медовом месяце, называя его именем героя из модного тогда любовного романа
[11], посылая маленькие подарки и предаваясь прелестным перепалкам и примирениям. Однако это было неподходящее для идиллии время, да и курфюрст Пфальцский для нее не годился.
Протестантская партия в Европе и сторонники германских свобод возлагали надежды на Фридриха и его элегантный двор в Гейдельберге (Хайдельберге). Те же, кто верил в политическое и религиозное предназначение династии Габсбургов, обращали взоры в сторону Граца в Штирии, где находился скучный двор эрцгерцога Фердинанда, кузена правящего императора. После смерти в 1598 году Филиппа II семейство испытывало нехватку способных людей. Его преемник в качестве главы династии – Филипп III Испанский (правил в 1598–1621) – был человеком бездарным и непримечательным. Его дочь, талантливая инфанта Изабелла, которая в то время правила в Нидерландах вместе со своим супругом эрцгерцогом Альбрехтом, по причине своего пола и бездетности была лишена возможности играть ведущую роль в династической политике. Ее кузен, старый император Матиас (Матвей), думал только об одном: как оттянуть наступление кризиса до тех пор, пока он сам благополучно не сойдет в могилу. Матвей тоже не имел детей, и семья избрала преемником его кузена Фердинанда Штирийского. Поддержку Филиппа III купили значительной уступкой: после избрания на имперский трон Фердинанд обещал передать феоды Габсбургов в Эльзасе своим испанским кузенам. Это было все равно что пообещать испанскому королю всемерную помощь в транспортировке войск для голландской войны. Задолго до фактического подписания договора по соответствующим условиям были проведены консультации со Спинолой. И опять внутренние проблемы Германии переплелись с европейскими.
Крестник Филиппа II Фердинанд задумал довести до конца труд, начатый крестным отцом. Ему еще в детстве внушили чувство долга перед церковью, ведь он обучался в иезуитском коллеже в Инголынтадте. Впоследствии он совершил паломничество в Рим и Лорето, где, как многие ошибочно полагали, якобы дал клятву искоренить ересь в Германии. Фердинанду ни к чему было клясться. Его не мучили никакие сомнения, и миссия, для которой его воспитали, была для него такой же естественной, как способность дышать.
Сразу же по достижении совершеннолетия Фердинанд ввел в Штирии католичество, проявив при этом непоколебимую убежденность, а не осторожность. Протестанты составляли столь значительное меньшинство, что его отец так и не осмелился выступить против них; Фердинанд же рискнул – позднее рискованные действия стали визитной карточкой его политики. Как-то раз он заявил, что лучше потеряет все, но не потерпит ереси, однако ему хватило проницательности понять, что его собственная власть во многом зависит от усиления католичества. В его семье не без оснований полагали, что всякое сопротивление светскому правительству исходит от протестантов.
В политике Фердинанда хитрость сочеталась со смелостью; он подрывал позиции протестантов ограничениями гражданских прав, завлекал на свою сторону молодое поколение воспитанием и пропагандой и постепенно затягивал гайки, пока протестанты с опозданием не осознали, что у них больше нет никаких способов для противодействия. Триумф этой политики в Штирии послужил предостережением для всей Германии. Религиозный мир 1555 года основывался всего лишь на обычае; по странному недосмотру его так и не ратифицировали. А что, если появится император, который решит просто не обращать на него внимания?
В 1618 году эрцгерцогу Фердинанду было 40 лет. Это был веселый, дружелюбный краснолицый человек невысокого роста, у которого для всех готова была приветливая улыбка. Его веснушчатое лицо и близорукие выпуклые голубые глаза лучились искренностью и добродушием. Рыжеволосый, грузный и суетливый, он совершенно не производил внушительного впечатления, а фамильярная манера поведения побуждала придворных и слуг пользоваться ею. И друзья, и враги сходились на том, что трудно найти более покладистого человека. Штирией он правил добросовестно и благодушно; он организовал общественные программы по предоставлению помощи больным и нуждающимся и бесплатной юридической защите для бедных в судах. Его благотворительность не имела границ; он помнил в лицо своих самых скромных подданных и интересовался их личными бедами. Он питал две непреодолимые страсти: церковь и охота; он пунктуально выполнял все религиозные обязанности и ездил на охоту раза три-четыре в неделю. У него были необычайно счастливые отношения с детьми и женой. Он вел совершенно обычную частную жизнь, и только привычка к некоторым патологическим самоограничениям рисует ее в неожиданном свете.
И в общественном мнении, и в частных разговорах все восхваляли достоинства эрцгерцога, но не его способности. Большинство современников с пренебрежительной мягкостью отзывалось о нем как о добродушном простаке, который полностью находился в руках своего главного министра Ульриха фон Эггенберга. И все же столь явное отсутствие личной инициативы у Фердинанда, возможно, было лишь позой; еще в юности иезуиты научили его перекладывать ответственность за политические решения на других, чтобы не обременять свою совесть. Похоже, он не прислушивался к политическим советам своих исповедников, и послушание церкви не мешало ему при случае жестко разобраться с кардиналом или бросить вызов папе, когда его целью было то, что сам он считал правильным. Не раз за свою жизнь он превращал неудачу в преимущество, внезапно обращал в свою пользу огромную опасность, вырывал победу из поражения. На современников это не производило впечатления, и они объясняли все его поразительной везучестью. Если это везучесть, то она была в самом деле поразительной.
Сбитые с толку явным противоречием между всем известной добротой Фердинанда и его беспощадной политикой, его современники придумали объяснение, что в политическом смысле он был всего лишь марионеткой, и не сумели понять того, что для марионетки он проявлял феноменальную находчивость и последовательность. В качестве единственного доказательства в поддержку этой распространенной точки зрения приводились отношения Фердинанда и Эггенберга. Конечно, он был привязан к своему министру, в котором его очень привлекали учтивость, невозмутимость и ясность суждений. Когда Эггенберг заболел, Фердинанд то и дело заходил к нему в комнату обсудить государственные дела. Это лишь доказывает, что Фердинанд не действовал без одобрения Эггенберга. Но это совсем не доказывает того, что Эггенберг инициировал политику Фердинанда. Когда много позже место Эггенберга постепенно занял другой министр, политика Фердинанда не изменилась. Нет никаких сомнений, что Фердинанд доверял Эггенбергу больше, чем кому-либо другому, и во многом полагался на его советы; но между ними никогда не было такого подчинения одной воли другой, как между курфюрстом Фридрихом и Христианом Анхальтским.
