Таким образом, избрание эрцгерцога Фердинанда дало чешским протестантам и европейским врагам Габсбургов возможность выдвинуть своего кандидата. Необходимость этого была очевидна, не хватало лишь человека. Христиан Анхальтский в последние пять лет добивался чешского трона для своего молодого господина, курфюрста Пфальцского, но всех его трудов так и не хватило, чтобы создать достаточно мощную партию для поддержки кандидатуры Фридриха. Курфюрст был кальвинистом, пока еще не имел ни опыта, ни репутации среди европейских правителей; вполне естественно, что протестантская партия в Чехии, которую в основном составляли лютеране, не стремилась сделать его своим королем. Единственным другим кандидатом на трон был курфюрст соседней Саксонии Иоганн-Георг. Лютеранин, зрелый и терпимый властелин, он мог бы стать более приемлемым королем, но упорно отмахивался от любых переговоров, так что о его выдвижении не могло быть и речи.
Таким образом, за неимением лучших кандидатов королевский трон должен был отойти Фердинанду, если только протестанты вовсе не откажутся от выборов или не попытаются выдвинуть условия, неприемлемые для нового короля. Возможно, Турн мог бы заблокировать выборы таким образом, если бы ему выпал шанс это сделать. Но Турн был простым рыцарем в сейме и не имел права голоса на выборах. В этот критический момент возглавить протестантскую партию выпало графу Шлику, а Шлик, как и император Матвей, надеялся на отсрочку. Вместо того чтобы ускорить развязку опасного кризиса, он упустил возможность, и 17 июня 1617 года кандидатура Фердинанда была поставлена на голосование, он без колебаний отдал ему свой голос, а растерянная, но послушная протестантская знать последовала его примеру вся до единого человека.
На следующий день все члены сейма, кроме двух – Ярослава Мартиница и Вилема Славаты, фанатичных католиков, потребовали от избранного короля гарантировать соблюдение «Грамоты величества». Славата призывал Фердинанда отказаться, утверждая, что странное поведение Шлика не отражает типичного мнения протестантов; ему казалось, что настал момент нанести последний и сокрушительный удар. Император Матвей и его миролюбивый советник кардинал
Мельхиор Клезль считали иначе; оба они искренне желали, чтобы Фердинанд обязался поддержать «Грамоту». Даже если он позднее и намеревается обрушиться на протестантов, нет никакой необходимости сразу же заявлять об этом во всеуслышание. Сам же Фердинанд колебался: он отнюдь не собирался соблюдать положений «Грамоты», но не был уверен в том, что наступил подходящий момент для открытых действий. Совесть не давала ему покоя при мысли о том, что он сделает даже формальную уступку еретикам. В то же время Фердинанд раскусил Турна и экстремистов и прекрасно осознавал, что ему нужно лишь подождать, пока они не совершат какое-либо явно враждебное действие в отношении правительства и не дадут ему желанного повода для отмены протестантских привилегий. Посоветовавшись с духовником, Фердинанд убедился в том, что политическая целесообразность все же оправдывает некоторое отклонение от полной искренности, и на следующий день официально объявил, что гарантирует соблюдение «Грамоты величества».
Лицемерный поступок Фердинанда нельзя объяснить, разве что тем, что явный отказ признать «Грамоту» должен бы неизбежно привести к всеобщему мятежу. Положение было таково, что еще оставались шансы, что Турн поведет себя агрессивно и необдуманно, протестантская партия безнадежно рассорится и Фердинанд, настраивая одну группировку против другой, сможет искоренить религиозные свободы без кровопролития.
Вероятно, ни Матвей, ни Клезль до конца не понимали происходящего. И тем не менее осенью после выборов вышло два эдикта. Ни один из них не противоречил конституции, хотя оба показали, что Фердинанд уже начинает прибирать к рукам правительство. Первый давал королевским судьям право присутствовать на всех местных и общенациональных собраниях, второй вводил королевскую цензуру над пражской печатью. Покидая столицу, Матвей назначил пять наместников, среди которых были Славата и Мартиниц, но не нашлось места ни Турну, ни Шлику.
В этой атмосфере подозрительности два инцидента получили развязку. В селе Клостерграб (Гроб), принадлежавшем архиепископу Пражскому, протестанты строили церковь, ссылаясь на то, что они вольные жители королевской земли, а не вассалы архиепископа. Так претензия на свободу совести опасно слилась с претензией на гражданские права. Аналогичный случай произошел в городке Браунау (Броумов), где протестанты не только строили церковь, но и крали для нее лес из близлежащих монастырских угодий. В обоих случаях они утверждали, что строят церкви на королевской земле и что «Грамота величества» однозначно гарантирует им такое право. Власти ответили, что, хотя протестантам и дозволено строить на королевской земле, «Грамота» не препятствует и королю отчуждать такие земли; что король в действительности подарил эти владения церкви и, соответственно, протестанты утратили на них свои права. Как в протесте, так и в ответе на него проявилась одна и та же мысль; дело было в конфликте не просто между протестантами и католиками, а и между подданными и их сюзереном. Имеет ли король право отчуждать землю без согласия подданных? Протестанты-чехи так не считали и тем решительнее настаивали на том, потому что Матвей за последние пять лет таким образом вернул 132 прихода под юрисдикцию одного только пражского архиепископа.
Уезжая в Вену, Матвей приказал при необходимости силой подавить все дальнейшие протесты жителей Клостерграба (Гроба) и Браунау (Броумова). Его католические наместники сразу же воспользовались этим распоряжением, чтобы бросить в тюрьму нескольких самых строптивых бюргеров Броумова. Словно под действием магнита разобщенная чешская оппозиция сразу же сплотилась: протестантов возмутило попрание их привилегий, горожан оскорбили нападки на права вольных бюргеров, а дворяне ухватились за возможность урезать территориальную силу церкви.
Тури созвал собрание протестантских чиновников и депутатов со всей Чехии и призвал освободить заключенных. Когда его демонстрация ни к чему не привела, он обратился к дефенсорам «Грамоты величества» с предложением созвать еще более многочисленное собрание протестантов. Этот второй съезд назначили на май 1618 года, а пока еще стоял март. За оставшееся время обе стороны постарались настроить народ и особенно жителей Праги в свою пользу. Несмотря на католическую пропаганду, 21 мая собрался съезд протестантов – грозная рать дворян, землевладельцев и бюргеров со всей провинции. Тщетно имперские сановники приказывали им разойтись. Лишь тогда Славата и Мартиниц осознали, в какой оказались опасности, и вечером 22 мая статс-секретарь, переодевшись, отправился в Вену, чтобы умолять поскорее прислать помощь.
Но было уже слишком поздно. В ту же ночь Турн призвал главных дворян королевства составить план действий. Отклонив все протесты Шлика, он потребовал предать смерти Славату и Мартиница и учредить чрезвычайное протестантское правительство. Весь город уже бурлил, и, когда на следующее утро протестантские депутаты направились к королевскому замку в Градчанах, за ними последовала огромная толпа. Через ворота, увенчанные габсбургским орлом с распростертыми крылами, они устремились во двор, во главе с депутатами поднялись по лестнице в зал для аудиенций, оттуда в комнатку, где сидели наместники. Славата и Мартиниц оказались зажаты между столом и стеной, между толпой впереди и голой каменной кладкой сзади, словно загнанные звери. Оба не сомневались, что настал их последний час.
