Граф Валленштейн имел вкус к роскоши, но роскоши мрачноватой, и окружавшая его обстановка производила впечатление скорее благодаря точности, с которой он все устроил, порядку и размеренности его хозяйства, чем показной дороговизне. Он не был всеобщим любимцем; высокий, худой, отталкивающей внешности – его лицо на сохранившихся до нас невыразительных портретах совсем не располагает к себе. Никто из великих мастеров не писал его
[43], а художники, пытавшиеся изобразить его угрюмый облик, соглашаются друг с другом лишь в некоторых деталях. Неправильные черты лица, высокие скулы и длинный нос, тяжелый подбородок, толстая, оттопыренная нижняя губа – все это более-менее присутствует на всех картинах. Более поздние портретисты обращали себе на пользу драматичный потенциал этого до странности несимпатичного лица, ведь, когда Валленштейн стал великим, все подробности его поведения и наружности стали общественным достоянием – его неукротимый нрав, пренебрежение к человеческим жизням, вспыльчивость, неизменное целомудрие, вера в астрологию. Со временем он сам стал культивировать эффектный образ, одеваясь в причудливую мешанину всех европейских мод и облегчая привычно темный наряд поясом или плюмажем неожиданного и кричащего красного цвета. Столь же яркими губами на бледном, сухом лице он, возможно, был обязан не только природе. Однако, если лишить его искусственных черт, придуманных им позднее, кем был Валленштейн в 1623 году, если не бессовестным, хотя и талантливым, карьеристом? Ни вспыльчивость, ни приступы слепой ярости, которым он был подвержен, ни нетипичное целомудрие, ни вполне типичная вера в астрологию не являются признаками исключительного величия или особой загадочности.
Валленштейн, как и Елизавета Английская, родился при конъюнкции Сатурна с Юпитером, и звезды наделили его своеобразным сочетанием силы и слабости, порока и добродетели. Согласно гороскопу, ему был присущ неугомонный, взыскательный ум, нетерпимость к старому и вечное стремление к новому и неизведанному, скрытность, меланхоличность, подозрительность, презрение к соотечественникам и их общепринятым нормам. Ему суждено было стать скупым, лживым, властолюбивым, неуравновешенным, сварливым, нелюдимым, жестоким, никого не любить и не быть никем любимым. Так гласили выводы Иоганна Кеплера из положения звезд над Германией в 4 часа дня 14 сентября 1583 года, когда родился Валленштейн. Оценка оказалась дотошной и достаточно верной.
Валленштейн командовал местными рекрутами в Моравии, когда в 1618 году вспыхнуло восстание. Обнаружив, что его войска дезертируют к повстанцам, он с обычным присутствием духа бежал в безопасное место, прихватив с собой военную казну провинции, чем оказал столь необходимую финансовую помощь Фердинанду и лишил мятежную моравскую армию жалованья. В следующем году он выделил императору 40 тысяч гульденов из своего кармана и предложил набрать тысячу человек во Фландрии. В 1620 году он одолжил Фердинанду сумму в четыре раза больше, в 1621 году – почти 200 тысяч гульденов, а в 1623 году, в котором он скупил большинство своих поместий, – еще полмиллиона. И это были полновесные гульдены, а не подпорченная валюта Праги. Валленштейн не относился к тем, кто сорил деньгами, и с каждый займом император все глубже увязал в долгах, в уплату которых, когда придет время, Валленштейн выжмет из Фердинанда все до последнего гроша, если не деньгами, так услугами. Обязательства Фердинанда перед Максимилианом Баварским хотя бы основывались на дипломатическом договоре; частные же обязательства перед Валленштейном основывались исключительно на деловом соглашении, а у Валленштейна деловая хватка была крепче, чем у Фердинанда.
Валленштейн уже успел нажить себе славу человека наглого и надменного не по чину. Чех по рождению, свободно говоривший на чешском языке и связанный со многими лучшими семействами, и лишенными земли, и оставшимися при своем, Валленштейн пользовался если не любовью, то влиянием во многих кругах общества. Теперь же он распоряжался четвертью земель в Чехии, повелевал более чем тремя сотнями вассалов и обладал большей властью, нежели любая из мятежных партий, когда-то низложивших Фердинанда. Жесткая эффективность управления вместе со строгой приверженностью католической вере становились главными факторами консолидации страны. Фердинанд должен был примириться с ним или пойти на риск новых осложнений в Чехии.
Между тем еще до конца 1623 года Валленштейн женился во второй раз – на Изабелле фон Гаррах, относившейся к нему с чувством, больше всего похожим на любовь, которую, как мы видим, судьба таки предназначила ему внушить какому-то живому существу. Он относился к второй супруге так же, как и к первой, безупречно вежливо и уважительно. Однако значение их брака заключалось не в личном удовлетворении одной или другой стороны, а в том факте, что Изабелла фон Гаррах была дочерью одного из ближайших советников Фердинанда. В том же году Валленштейн стал герцогом Фридлантским.
Подобные возвышения составляли неотъемлемую часть стратегии Фердинанда. Чтобы приструнить чересчур многочисленное мелкое дворянство у себя во владениях, он при каждом удобном случае старался заменять его узким кругом аристократов, полностью зависящих от него. Его назначенцы могли обладать большей властью, чем неисчислимый сонм вытесненных ими мелких дворян, но их влияние как класса обуславливалось их зависимостью от короны, и лишь через много лет они добьются понимания и поддержки со стороны местного крестьянства. Их имения были разбросаны слишком далеко друг от друга, и от них слишком часто требовалось бывать в Праге или Вене. Они были правящей аристократией, связанной исключительно с короной, а не главами феодальной иерархии. Фердинанд еще больше отделил дворян от народа, поселив на завоеванной земле иностранцев – австрийцев, итальянцев, немцев. Так много исконной знати было затронуто мятежом, что гонения лишили страну ее естественных вождей и открыли дорогу для чужаков. На пражских улицах звучала итальянская и французская речь, немецкий язык вытеснил чешский в качестве государственного языка, и на руинах средневекового славянского города выросли величественные дворцы с просторными внутренними дворами, прохладные лоджии испанского Милана и роскошные барочные церкви иезуитского Рима.
Изменив весь ход развития и саму природу чешской культуры, преградив ее естественное течение и направив в чужеродное русло, Фердинанд тем самым изменил и религию народа. Мало какие гонения оказывались столь же действенными, а реформы – столь же глубокими, ибо император и его советники обладали не только твердой и безжалостной убежденностью, но и мудростью для того, чтобы сеять там, где они искореняли, и залечивать раны целительным бальзамом из того же источника.
Религия в Чехии, даже католическая, была тесно связана с национальными чувствами. Популярными народными героями были король-утраквист (чашник) Йиржи из Подебрад и вождь утраквистов (чашников) Ян Жижка, а католики больше всего почитали героического князя Вацлава – «доброго короля Венцеслава» из рождественского гимна, канонизированного не Ватиканом, а всенародной любовью. С незапамятных времен церковные службы отправлялись на чешском языке даже самыми дотошными приверженцами старой веры. Подчинение Чехии принципам остальной католической Европы повлекло за собой искоренение вековых традиций и прямую атаку на национальное самосознание чешского народа. Если бы даже Фердинанд был менее набожным человеком, вероятно, он и тогда понимал бы, насколько важно довести эту реформу до конца. В сложившейся ситуации он опирался на личные убеждения и, разумеется, воображал, что делает это не только для упрочения собственной власти, но и в заботе о душах подданных.
