Эта двойная убежденность придала ему силу духа, чтобы отмахнуться от возражений более осторожного Лихтенштейна и всем сердцем одобрить безжалостную и неумолимую позицию кардинала Карафы. Лихтенштейн пощадил бы всех, кроме кальвинистов, так как опасался вмешательства Иоганна-Георга Саксонского; Карафа, с другой стороны, не допустил бы столь легкомысленного отклонения от догм, как отправление мессы на чешском языке, даже если бы от этого зависело благополучие самой чешской короны. Политически Фердинанд преуспел в поддержке этой крайней точки зрения; осмотрительные политики империи качали головами и предостерегали его, что он вынудит курфюрста Саксонского взяться за оружие. Фердинанд знал свою Саксонию; дрезденский двор затопил его письменными протестами, заклиная вспомнить о прошлых обещаниях, призывал на его голову гнев небесный, засыпал упреками, но и пальцем не пошевелил, чтобы его остановить.
Политика пыток и насилия навсегда оттолкнула Северные Нидерланды от католической церкви. В Чехии этой ошибки не повторили; но гражданские и экономические репрессии зажали протестантов в такие тиски, что выбраться из них можно было только отрекшись от веры. В 1623 году Пражский университет отдали иезуитам, и вся система образования в стране оказалась в руках церкви, так что молодое поколение естественным образом выучило те уроки, усвоение которых далось их родителям куда как тяжелее.
Сама Прага особых трудностей не представляла. Архиепископ прощал участие в восстании за переход в католичество, и, поскольку этот религиозно раздробленный и космополитичный город, естественно, был равнодушен к таким вопросам, это привело к тому, что большинство горожан за год приняло католическую веру. Отдаленные города поддавались не так легко, и к ним пришлось применять более суровые меры. Протестантов обложили налогами и чрезвычайными взысканиями, а особо действенной формой принуждения оказалось размещение на постой имперских солдат, если только, как порой бывало, жители, узнав заранее об их приходе, не поджигали свои дома и не бежали в леса, взяв с собой все, что могли унести. В противном случае поборы и бесчинства войск за несколько месяцев отбивали у народа желание сопротивляться. Табор, оплот Жижки, был полностью обращен к Пасхе 1623 года; Комотау (Хомутов), три года плативший тяжелые контрибуции, сломался под угрозой оккупации; в Куттенберге (Кутна-Гора) рудокопы, стойкий и упрямый народ, несли контрибуцию втрое больше, чем обычные налоги для остальной Чехии, и три года терпели расквартированные войска, пока в конце концов жители не разбежались и шахты не закрылись из-за отсутствия рабочих рук. Католическая знать способствовала обращению подданных в свою веру; по слухам, деспотичный граф Коловрат кулаками загонял своих крестьян в церковь; в Йичине Валленштейн основал иезуитскую школу и обязал крепостных посылать туда своих детей. Он построил церковь по образцу собора в Сантьяго-де-Компостела, а потом предложил превратить герцогство Фридлант в епископство. Императорский двор не одобрил его идею, так как посчитал Валленштейна достаточно могущественным и без собственного карманного епископства.
Власти не брезговали никакими мерами, которые могли бы сломить национальный и еретический дух чехов. В День Яна Гуса, который до сих пор является национальным праздником, закрывали церкви; статую Йиржи из Подебрад на рыночной площади в Праге снесли, а с фасадов бесчисленных храмов посбивали скульптуры чаш – чешского символа Реформации. Кроме того, Фердинанд способствовал канонизации Яна Непомуцкого (Непомука), чешского священника, казненного Вацлавом IV за отказ раскрыть тайну исповеди. Это был весьма хитроумный шаг, поскольку история жизни нового святого бросала тень на тех, кто сидел до Габсбургов на чешском троне, и среди молодого поколения Непомуцкий скоро стал популярнее древнего Вацлава.
Главным препятствием на пути обращения Чехии в католичество была нехватка священников, необходимых для выполнения столь колоссальной задачи. Иезуиты наводнили страну своими крестоносцами, но так и не смогли заполнить брешь, оставленную изгнанием кальвинистских, лютеранских и утраквистских пасторов; зачастую покладистые протестантские священники соглашались стать католиками, чтобы сохранить свои приходы, и потребовались годы на то, чтобы справиться с нарушениями, вызванными подобной практикой. Пасторам приказали отослать прочь своих жен; многие даже не потрудились выполнить приказа, а другие просто называли жен «домработницами» и продолжали жить с ними, шокируя всю округу. В одном случае викарий-утраквист на допросах упорно утверждал, что он католик, но продолжал проповедовать еретические догматы утраквистов и совершать причастие под обоими видами. Карафа мог бы сколько угодно метать громы и молнии, но все напрасно; только время и увеличение числа местного духовенства могли бы в конечном счете излечить зло. В отдаленных районах протестантизм открыто исповедовали по крайней мере в течение еще одного поколения, он упорно цеплялся за жизнь и порой вовсе не умирал, сохраняясь в виде тайной народной традиции.
Обращение Чехии завершило ее политическое подчинение и навсегда положило конец яростным религиозным распрям, которые терзали страну на протяжении прошедшего века; а принудительное возвращение церковных земель довершило экономический крах. Второе и третье сословия чешского парламента – мелкое дворянство и купечество – ослабели. Фердинанд, вернув духовенству его место в сейме, потерянное во время Реформации, создал видимость представительного правления при полной уверенности в том, что это будет правление его собственной церкви и его собственной высшей аристократии.
В Моравии, где кардинал Дитрихштейн заручился поддержкой иезуитов и капуцинов, переход в новую веру происходил также быстро и успешно. Крестьяне не так цеплялись за свою религию, как в Чехии, и после того, как протестантское дворянство было примерно наказано, а анабаптисты выдворены из страны, церковь практически не сталкивалась с оппозицией.
С Силезией и Австрией обошлись несколько лучше, чем с Моравией и Чехией. Курфюрст Саксонский, отвоевывая Силезию для Фердинанда, обещал ей свободу вероисповедания, и хотя бы тут Фердинанд сдержал слово. Тем не менее он настоял на безоговорочном возвращении всех церковных земель и наводнил страну миссионерами-иезуитами. В то же время он постепенно подавлял свободы силезского сейма. Права на споры и протесты были ограничены настолько резко, что один из делегатов с горечью заметил: он мог бы не мучиться и не ехать в Бреслау (Вроцлав), потому что ему дешевле было сказать «да», не выходя из дома.
Из Австрии были высланы протестантские пасторы и учителя, а придерживаться реформированного вероисповедания разрешалось только узкой группе привилегированной знати. Даже в 1628 году Карафа жаловался на то, что пасторы по сию пору творят свои «мерзости» в частных домах под прикрытием этих попустительств, и Фердинанд, несомненно, был бы рад любому предлогу для их отмены.
Одной Венгрии удалось сохранить нетронутыми религиозную свободу и политические привилегии. Имея у границы такого грозного защитника, как Габор Бетлен, венгры могли уверенно рассчитывать на более благоприятное отношение. Являясь буферной зоной между Европой и турками, Венгрия (то, что от нее осталось после 1526 года) была слишком ценной, чтобы грубо с ней обращаться, и над нею одной реял флаг свободы, установленный у внешней границы империи Габсбургов.
