Разгром был настолько сокрушителен, что даже безумец из Хальберштадта пал духом. Он поддался мрачной ярости, и ему с большим трудом помешали застрелить одного из своих полковников, которого он обвинил в своем провале. Тем разительнее выглядел контраст с победителем, так как Тилли, докладывая о битве, воздавал славу Небесам и своим подчиненным.
Полный разгром в битве при Штадтлоне разрушил воздушные замки Фридриха. Как это часто с ним бывало, старания целого года закончились одной трагической катастрофой; вместо отвоеванной Чехии и возвращенного Пфальца он получил только лишний рот, который надо было кормить за нищенским столом в Гааге, поскольку во время бегства Христиан потерял столько имущества, что уже не мог позволить себе держать собственный дом и хозяйство.
Через три недели после Штадтлона Фридрих уступил уговорам английского короля, временно забросил свои дипломатические замыслы и подписал перемирие с императором.
7
Перемирие было заключено с полным пренебрежением к Мансфельду. Все это время он, как мог, содержал свою армию в Восточной Фрисландии, к бессильной досаде голландского правительства. «Короли Франции, Англии и Дании ничего ему не дали, а у короля Чехии ничего нет» – единственным средством к существованию у Мансфельда был грабеж, и его солдаты обобрали провинцию до нитки и нанесли ущерба примерно на десять миллионов талеров. Из местности, где стояли его войска, бежало почти четыре пятых населения, чтобы не платить поборов, и в наказание за этот проступок Мансфельд приказал разрушить их покинутые дома, так что, по слухам, пять из каждых шести домов лежали в развалинах. Закона и порядка больше не существовало, гражданское население оборонялось из последних сил, мужчины – устраивая засады и убивая солдат, женщины – порой идя на самоубийство. В условиях, которые с каждым днем становились все безнадежнее, численность войск сократилась до половины от прежней. В довершение всех накопившихся несчастий, к границе подошла армия Тилли, только что одержавшая победу при Штадтлоне и явно готовая в два счета разделаться с врагом.
В начале года Мансфельд еще питал надежду, что французское правительство наймет его для вторжения в Вальтеллину. Его план так и не осуществился, а тем временем он все так же стоял под ружьем, без вожделенного княжества, без платы, вне закона в империи, и его шансы на прощение уменьшались с каждым днем. Наступление Тилли заставило его действовать. Поставив все на репутацию, пока еще не потерянную, несмотря на все бедствия последних лет, он бросил армию на произвол судьбы, покинул Восточную Фрисландию и в одиночку отправился искать заказов у властителей Северной Европы. 24 апреля 1624 года он прибыл в Лондон, где местные жители, протестанты, превозносили его как защитника их принцессы, а принц Уэльский поселил его в тех самых комнатах, кои предназначались для его испанской невесты.
Такой опытный наемник, как Мансфельд, действовал исходя из прекрасного знания европейской дипломатии. Он понимал, что есть две державы – Франция и в меньшей степени Англия, решение которых действовать, хотя и запоздалое, может еще сыграть важную роль в деле защиты протестантства. К весне 1624 года произошли перемены в дипломатии этих двух правительств, до той поры проявлявших нерешительность; ими-то Мансфельд и поспешил воспользоваться.
План короля Якова испанского брака его сына, императорского брака его внука – старшего сына Фридриха – рухнул. В то время, когда Фридрих, измотанный нотациями тестя и раздавленный разгромом при Штадтлоне, согласился поддержать его замысел, политика Якова потерпела крах. Сын Якова и его фаворит Бекингем, возмущенные приемом в Испании, куда они отправились, чтобы ускорить переговоры, вернулись в Англию и объявили о нежелании долее участвовать в нечестивом союзе. Уличные толпы в Лондоне уже несколько месяцев требовали войны с Испанией, и принц вместе с Бекингемом выступали за то, чтобы оседлать волну народных настроений, раз уж случился потоп. Правительства двух стран быстро приближались к окончательному разрыву. В декабре 1623 года Яков уже рассматривал идею альянса с королем Дании и Габором Бетленом в интересах своего зятя. В январе 1624 года он был готов обратиться к Соединенным провинциям, и, когда Мансфельд приехал в Лондон, король разрешил ему набрать 12 тысяч человек за счет Англии.
Изменения в политике произошли в то же время и во Франции, где немногим ранее появился министр, способный предложить своему королю нечто большее, чем прекрасное знание искусства соколиной охоты, отличавшее Люина (умершего от скарлатины). Арман Жан дю Плесси, епископ Люсонский, кардинал де Ришелье, постепенно приобретал то влияние на действия короля, которое окончится лишь с его смертью в 1642 г. от лихорадки. Отпрыска знатного, но небогатого рода из Пуату сначала предназначали для военной службы, но из-за смерти старшего брата его поспешно посвятили в духовный сан, чтобы он смог наследовать небольшое Люсонское епископство, издавна приносившее доход его семье. Амбиции Ришелье никогда не ограничивались узкими рамками его епархии, хотя он и выполнял епископские обязанности, как и все в своей непростой карьере, добросовестно и дотошно. Примкнув сначала к партии королевы-матери, он получил первое министерское назначение в 1616 году; с тех пор он, за исключением краткого перерыва, прочно удерживался на скользком пути вверх (с 1624 года – первый министр). Он поднимался, бросая старых друзей и покровителей, наживая себе множество злейших врагов, самым заклятым из которых была королева-мать, однако в обширной сфере политики его честолюбие было обезличено, а интриги служили ему средством достижения важных целей. Ришелье обладал талантом организатора, проницательностью государственного деятеля и тем безудержным стремлением служить своей стране, невзирая на недовольство народа, которое часто свойственно политическим гениям. Национальный эгоизм страстного патриота смешивался в нем с верой в монархию как необходимую форму правления для Франции. У Франции, говорил он, две болезни – ересь и свобода. Рано или поздно он и его король вылечат обе. У Франции один близкий и опасный враг: дом Габсбургов, чья власть и влияние окружили ее со всех сторон – вдоль сухопутных границ, на Пиренеях, в Альпах, на Рейне, во Фландрии. Он мечтал сделать Францию единой и освободить ее от этой постоянной угрозы, чтобы она играла естественную для себя роль защитницы европейского мира. А тем временем он должен сплотить и оберегать свою обнаженную перед врагом страну трудолюбивых и безоружных крестьян, зажатых между владениями Габсбургов и морями. Главным принципом политики Ришелье была не агрессия, а оборона.
В 1624 году кардиналу не исполнилось и 40 лет (р. в 1585), это был худой, смуглый человек властного вида и изящных манер. Его интересы не ограничивались политикой: он нашел время на то, чтобы стать знатоком драгоценных камней, антиквариата, произведений искусства и музыки; самой большой его страстью был театр, и как критик он не имел себе равных. Он даже воображал себя поэтом. «Как вы думаете, что приносит мне наибольшее удовольствие?» – как-то раз спросил он друга. «Счастье Франции», – дипломатично ответил тот. «Отнюдь, – возразил Ришелье, – написание стихов». Конечно, он предавался невинному самообману, ведь, когда удача ненадолго отвернулась от него, его вовсе не обрадовала перспектива до конца своих дней сочинять стихи в Дюсоне.
