Валленштейн выступал за военную автократию императора, но и за империю в Центральной Европе, не связанную с Испанией. Как практичный человек, он возражал против географически неосуществимого альянса и, соглашаясь с виду с испанским планом на Балтике, никогда не намеревался выходить за рамки полезности плана для его собственных амбиций. В сердце испанского конфликта лежали Нидерланды, а Валленштейна интересовала Богемия; подобно тому как долина Рейна служила становым хребтом для империи Габсбургов, долина Эльбы связывала владения Габсбургов с северными морями, будучи центральным нервом государства, которое представлял себе Валленштейн.
Альбрехт фон Валленштейн был дальновидным человеком, чрезвычайно практичным в финансовых делах и самым прозаичным в отношениях с людьми; в политике он достиг фантастических высот, балансируя на грани между гениальностью и безумием. Исследуя его жизненный путь и деяния, невозможно не осознавать, что его поступками руководило нечто большее, чем корысть и соображения конкретного момента, и равно невозможно понять, что это было такое. Тщетно историк задается вопросом о природе его патриотизма – был он в душе чехом или немцем? – ибо замыслы Валленштейна выходили за рамки национальной принадлежности. Он всегда питал имперские амбиции, хотя в конце концов отказался от мысли о Фердинанде как о марионетке; его не волновали права человека, народов, религий; на его взгляд, Северо-Восточная Германия и Чехия могли бы образовать единый блок с южными владениями Габсбургов и стать мощным государством, которое сдерживало бы турок с одной стороны и Западную Европу – с другой.
Положив в основу своей власти ядро собственных земель, Валленштейн расширил свое влияние, скупив большую часть Чехии, так что реорганизация его владений служила консолидирующей силой в возрожденном королевстве Фердинанда. С этой славянской опоры Валленштейн, возвышенно равнодушный к национальным различиям, протянул руку за Мекленбургом. По слухам, если бы ему удалось подтолкнуть курфюрста к войне, он прихватил бы и Бранденбург.
Такой ли империей – центральноевропейской – хотел править Фердинанд, остается под вопросом; Валленштейн с присущей ему чрезмерной самоуверенностью, которая и станет причиной его падения, забывал о династических предрассудках, определявших политику Фердинанда. Император не любил иностранных обычаев, он не умел или не хотел говорить по-испански, он никогда не бывал в Испании и не был лично знаком ни со своим племянником
[54], тогдашним королем, ни с эрцгерцогиней Изабеллой. Однако он ни на минуту не забывал о высшем благе династии. Сила традиции связывала семейство крепче любых личных чувств. Неимущий император нуждался в финансовой помощи, и поскольку ему приходилось закладывать свою политику то одному кредитору, то другому, он хотел получить от Валленштейна все, что только мог, а в крайнем случае обратиться к королю Испании, чтобы тот помог ему откупиться. Эта невидимая трещина пролегла в самой глубине союза Фердинанда и его полководца.
Фердинанд был готов задействовать испанские ресурсы, когда пожелает избавиться от Валленштейна. Он был готов и поступиться Валленштейном, чтобы заручиться поддержкой германских князей для своего сына. Но не в марте 1628 года. Ультиматум курфюрстов, выдвинутый в Мюльхаузене (Мюлезе), ясно показал императору: он может добиться избрания своего сына «римским королем», если принесет в жертву Валленштейна. Если он предотвратит угрозу со стороны курфюрстов, что это повлечет за собой? Фердинанд не мог с порога согласиться на то, чтобы выбросить за борт своего полководца; отправить Валленштейна в отставку сейчас, когда он один из самых могущественных деятелей в Германии, было бы трудно, да и опасно. Фердинанда всегда очень страшил этот шаг. Тем не менее из того, как развивались события в следующие два года, ясно следует, что он планировал именно это, и ничуть не меньше. Однако Фердинанд был твердо намерен выжать из полководца все возможное, прежде чем отречься от него.
Тем временем князья сосредоточились на деле свержения Валленштейна, прежде чем его войска лишат их и прав, и способов защиты этих прав. И снова, к несчастью для Германии, две партии, а не одна, противостояли императору и друг другу. Одна, куда входили Максимилиан и католические князья, требовала сохранения Германии в том положении, которое сложилось после битвы при Луттере и до того, как Валленштейн стал герцогом Мекленбургским. Против нее выступала группировка протестантов-конституционалистов во главе с Иоганном-Георгом Саксонским, который вместе с курфюрстом Бранденбургским требовали вернуть Фридриха в Пфальц. Их позиция была резоннее, чем позиция князей Католической лиги, которых до глубины души возмутила передача Мекленбурга, но, по понятным причинам, совсем не тронула передача Пфальца.
Если бы эти группировки сомкнули свои ряды, как надеялся курфюрст Майнцский четырьмя годами раньше, у них еще оставалась бы возможность навязать свою волю императору и закончить войну мирным договором. Но великодушный и умный Иоганн-Швайкард Майнцский скончался, а его преемник не осмеливался действовать решительно из страха перед Валленштейном. Две партии так и не объединились. Группа во главе с Иоганном-Георгом твердо придерживалась своих принципов, не искала помощи за границей и никак не влияла на имперскую политику; группа во главе с Максимилианом эксплуатировала враждебное отношение Бурбонов к Габсбургам и при поддержке иностранцев снова попыталась выхватить бразды правления. Стараясь не увязнуть в испанской трясине, они разбили корабль о французский риф.
2
Для Валленштейна центром Европы был блок славянских стран у истоков Эльбы и Одера; для Фердинанда – группа немецкоязычных государств в верховьях Дуная; для королей Франции и Испании – Рейн, Нидерланды и североитальянские проходы. Два незначительных события на Рейне и в долинах его притоков вновь пробудили вражду между Бурбонами и Габсбургами. В Вердене, занятом французским гарнизоном с 1552 года в соответствии с давним договором, епископ, симпатизировавший Габсбургам, отлучил французских солдат от церкви за попытки построить крепость. В ответ Ришелье сжег акт об отлучении и хотел схватить епископа. Епископ, в свою очередь, обратился к Валленштейну с просьбой прислать ему войска, а Фердинанд – к испанцам в Люксембурге. На том инцидент и закончился; но он показал, в какую сторону дует ветер. Вскоре после него французское правительство повздорило с новым герцогом Лотарингии Карлом III из-за сюзеренитета над Баром. Герцог тут же обратился к императору, и затем все успокоилось.
На самом деле Ришелье не хотел войны. Франция, по его словам, страдала от четырех зол: «необузданного честолюбия Испании, чрезмерной вольности дворянства, недостатка солдат и отсутствия резервов для ведения войны». Ясно, что избавиться от первого зла невозможно было, не решив предварительно три остальные проблемы. В 1628 году их пока еще не удалось решить. Французская армия состояла из своенравных местных рекрутов – например, бретонцы заявляли, что их касаются только войны с Англией, под контролем дворянства. Война автоматически приводила к усилению позиций аристократии, а в силу опасного, оставшегося еще с феодальных времен обычая сам король не был полным хозяином собственной армии и вся власть над нею принадлежала коннетаблю Франции. Вдобавок к этому источнику проблем мятежники-гугеноты продолжали успешно сопротивляться правительству, и длительная осада так и не заставила их сдать свой важнейший бастион в Ла-Рошели.
