А за пределами империи над ним сгущались грозовые тучи. Буря назревала в Мантуе и Нидерландах, угрожала разразиться на севере, со стороны Швеции, а причиной тому была вражда между Францией и Испанией. Фердинанд дорого заплатил за промахи испанских кузенов; в одиночку он бы достиг нового могущества, но не мог тащить за собой пустой балласт Испании. Ее король Филипп IV, мастер имперской политики в финансовом отношении, в политическом смысле был не просто мертвым грузом, а грузом еще и опасным. Он осложнял прямой курс Фердинанда, что его и погубило: он отвлек военные силы Германии на Италию, он заставил того, кто хотел перестроить империю как католическую федерацию, рассориться с папой, он же втянул его в войну с голландцами, рискуя прочностью его нового творения. И наконец, страх перед испанской агрессией побудил Ришелье устроить перемирие между королями Польши и Швеции, тем самым позволив защитнику протестантства подняться против усиливающейся католической империи и навсегда с нею покончить.
Первой разразилась мантуанская война. Когда Фердинанд по испанской подсказке секвестрировал герцогство, папа тут же испугался дальнейшей интервенции Габсбургов в Италию. Напрасно Фердинанд, поддержанный духовником, отцом Ламорменом, пошел на попятную, стараясь не усугублять кризиса; испанский король как следует пропесочил его за недостаточно решительные действия против французского герцога Мантуи, и Фердинанду пришлось отправить имперские войска в Италию. Возмущенный папа колебался недолго; по совету нунция в Вене он, сильно не утруждаясь, попробовал откупиться от Фердинанда и прислал ему мощи, но, когда после этого мантуанская кампания не прекратилась, папа накинулся на него чуть ли не с руганью. Он не согласился канонизировать и Вацлава в Чехии, и Стефана в Венгрии по просьбе Фердинанда, отказал ему в праве назначать епископов на возвращенные престолы – правда, Фердинанд проигнорировал его отказ, он настаивал, чтобы монашеские земли возвращались орденам, у которых были отняты, а не иезуитам. Легковозбудимый, болтливый, невысокий человечек, Урбан VIII скоро всему Риму дал понять, куда дует ветер. Он заявил, что из-за испанских шпионов в Ватикане ему приходится разговаривать шепотом, а по ночам он не смыкает глаз из-за тревоги за Мантую, так что ему пришлось перебить всех птиц в саду, чтобы те не будили его своим неурочным щебетом.
Мантуанский конфликт, сам по себе незначительный, стал поворотным событием в Тридцатилетней войне, поскольку ускорил окончательный раскол католической церкви, оттолкнул папу от династии Габсбургов и дал католическим державам моральную возможность звать в союзники протестантские страны, чтобы восстановить нарушенное равновесие.
В 1629 году, на двенадцатый год войны, события происходили в основном на бумаге, а не в жизни. История творилась не на полях сражений, а в канцеляриях Европы. Испанская монархия одержала верх над империей и направила дотоле успешную политику Фердинанда в запутанное и опасное русло. Испанские интересы в Мантуе заставили императора выступить против папы; испанские интересы в Нидерландах вынудили его напрасно рисковать своей вновь обретенной имперской мощью в войне с голландцами. Пока Фердинанд добивался успеха в Германии, его испанские кузены терпели неудачи во Фландрии, и теперь они уже не просили, а требовали от него помощи.
В Нидерландах Фредерик-Генрих Оранский, командующий столь же обстоятельный, сколь когда-то неприметный, а к тому времени ставший кумиром своего народа, сметал всех на своем пути. В августе 1629 года он взял Везель, крепость на границе Германии, откуда мог охранять переправу через Рейн, а меньше чем через месяц – крупный город Хертогенбос на границе Брабанта. Во Фландрии череда поражений деморализовала армию и гражданское население и подорвала правление эрцгерцогини, некогда популярное среди ее фламандских подданных. Между тем голландские корабли заполонили «малые моря» и не пускали транспортные суда с серебром во фламандские гавани. В 1628 году голландский адмирал Пит Хейн захватил у Кубы целую флотилию с добычей из золота и товаров стоимостью одиннадцать с половиной миллионов голландских флоринов – в 1629 году акционеры Голландской Вест-Индской компании получили дивиденды в размере пятидесяти процентов от денег, предназначавшихся для испанской армии во Фландрии.
Оставшихся без оплаты испанских солдат охватили недовольство и злоба, которые в конце концов переросли в бунт. Они забросали офицерские квартиры в Бреде листками бумаги со словами «Деньги! Деньги! Деньги! Мы не будем воевать без денег!»; в Эрстале они собирали хворост в окрестных лесах, продавали его бюргерам и на это жили; в Льеже солдат с трудом удержали от разграбления города; в Зандфлите (ныне часть Антверпена) из-за дезертирства от трех полных полков осталось меньше шестидесяти человек. Дисциплина прославленной испанской пехоты падала на глазах, и неудивительно: войска оголодали, ходили в лохмотьях, а зимой двое караульных в Льеже замерзли прямо на посту в своих обносках. Эрцгерцогиня отсрочила катастрофу, сначала заложила драгоценности, а потом обложила чрезвычайными поборами народ; мера была непопулярная и не могла длиться долго. Помочь в этих крайних обстоятельствах мог только Фердинанд. Испанское правительство призвало его заклеймить голландцев как нарушителей мира из-за их вторжения через границу у Везеля и таким образом заставить германских князей выступить против них.
Это давление испанцев на Фердинанда привело к двум последствиям. Во-первых, в Германии ему пришлось делить внимание между двумя заботами: как убедить князей избрать его сына «римским королем» и заставить их воевать с голландцами; а во-вторых, теперь он вынужден был пожертвовать Валленштейном раньше, чем собирался. Говоря начистоту, балтийский план и реституция церковных земель интересовали Валленштейна только до тех пор, пока он мог использовать их для осуществления собственного плана по созданию германо-славянской империи вокруг Эльбы, охватывающей северное побережье и господствующей на землях восточнее и западнее. Он хотел усмирить Бранденбург, укротить Саксонию, сделать Польшу и Трансильванию вассальными союзниками, сбить спесь с Дании и Швеции. Если он и задумывался о дальнейшем политическом курсе своей реформированной империи, то он хотел, чтобы она напала на турок. Валленштейн родился в Восточной Европе и в своей первой кампании воевал с турками. Он считал Турцию своим заклятым врагом.
В первую очередь Валленштейну необходимо было сохранить покой в Северной Германии, и, хотя военачальник, разумеется, был уверен в том, что его войска в состоянии заткнуть рот оппозиции, экономист и политик в нем противились исполнению Эдикта о реституции. Своими походами против датского короля Валленштейн добился политического подчинения северных земель; зачем же провоцировать протестантские державы Европы и остаточное сопротивление на севере ненужным вмешательством в религиозные дела? Говорят, что после битвы при Луттере он необдуманно обмолвился, что больше не вернет церкви ни одного аббатства до тех пор, пока она не найдет для них людей получше. После обнародования Эдикта о реституции Валленштейн вызывал в Вене все большее недовольство тем, что, оккупируя эти земли, не помогал священникам и монахам, присланным распоряжаться ими.
Странным образом ему не хватало политического и человеческого чутья, когда он использовал планы испанского правительства в своих целях; ибо, хотя испанцы со временем могли бы простить его за отказ взяться за их балтийский проект, они ни за что не простили бы его ни за присвоение проекта, ни за отстранение испанцев от его исполнения. Еще на первых порах Валленштейн советовал императору отказаться от помощи Испании и передать в его руки все строительство и управление балтийским флотом, но это лишь привело к тому, что ни та ни другая сторона не снарядила флота, и Штральзунд успешно отбил нападение.
