Валленштейн просчитался; он не ожидал от балтийских портов серьезного противодействия и в 1629 году оказался в неожиданно опасной ситуации. Сопротивление Штральзунда и его союз с королем Швеции немало навредили королю Польши; теперь, когда Густав II Адольф получил Штральзунд и Пиллау от Бранденбурга, он мог нанести Польше такой тяжелый удар, что Сигизмунду III пришлось бы сдаться. Посадив на цепь «польского сторожевого пса», король Швеции мог беспрепятственно вторгнуться в Германию. Многие из ганзейских городов, не пожелавших принять Валленштейна, с радостью встретили бы Густава II Адольфа, и таким образом он мог бы стать хозяином Балтики и протянуть руку помощи угнетенным германским протестантам.
Весь 1629 год эта угроза назревала. В феврале король Швеции договорился о встрече с королем Дании; Кристиан IV, поверженный, просящий мира
[56], может быть, теперь-то согласится на положение союзника, подчиненного шведскому монарху. Но Густав II Адольф опоздал. Еще годом раньше у Кристиана IV была слабая надежда вернуть себе доброе имя; после поражения при Вольгасте надежд не осталось.
Напрасно Густав II Адольф засыпал его рассказами о гипотетическом флоте Валленштейна и уговаривал заранее подготовиться к опасности. Король Дании лишь пожимал плечами; от германских князей помощи не дождешься, сказал он, а в его бедной, измученной стране, наполовину захваченной врагом, не найдется и лишнего гроша. Густав II Адольф пылал воодушевлением; Швеция воюет без перерыва уже 30 лет, хвастал он, и не перестанет, пока он не прикажет. У него самого пуля в плече, и он готов получить еще три, если будет на то Божья воля, и с этими словами предложил датскому королю потрогать шрам. Кристиан IV не пошевелился в ответ. Чуть погодя шведский король пустился в разглагольствования о долге протестантов перед своей религией, и в конце концов Кристиан IV, старший по возрасту (родился в 1577 г., а шведский король в 1594 г.) и павший духом, не стерпел. «Какое дело вашему величеству до Германии?» – вдруг прямо спросил он. Густав II Адольф на миг растерялся и с негодованием крикнул: «А надо ли спрашивать?» – а затем снова принялся рассуждать, обличая врагов, дурно поступающих с протестантскими церквями. Дрожа от гнева, он наклонился к датскому королю и затряс кулаком чуть ли не у него под носом. «Будьте уверены, ваше величество, – восклицал он, – если кто-нибудь так поступит с нами, император ли, король, князь или республика, да хоть тысяча чертей, мы из него всю душу вытрясем, так что мокрого места не останется!» Кристиан IV Датский остался глух к его пафосу; единственное, что он мог возразить: жаль, что шведский король не был так же уверен пять лет назад. Но, проявив поразительную выдержку, Кристиан IV промолчал.
Главным результатом их встречи стало то, что Валленштейн прислал подкрепления Сигизмунду III Польскому, чтобы тот как можно дольше сдерживал шведов, и поспешил смягчить условия мира для короля Дании. Они все же остались довольно суровыми: Кристиан IV должен был отказаться от северогерманских епископств и признать суверенитет императора над Гольштейном, Штормарном и Дитмаршеном, но, как бы король ни относился к невыгодному договору, ему не осталось ничего иного, кроме как его принять. «Если он еще в своем уме, то ухватится за договор обеими руками», – сухо сказал Валленштейн. В июне 1629 года в Любеке был заключен мир.
Любекский договор не устранил угрозу с севера, так как в начале года курфюрст Бранденбургский, доведенный до отчаяния поборами Валленштейна, сделал попытку сблизиться с Соединенными провинциями, а затем вступил в подозрительную переписку с королем Швеции. Хуже того, агенты Франции и Англии организовали перемирие между Густавом II Адольфом и Сигизмундом III Польским, и еще до конца года французский посол посетил шведского короля в Уппсале, где нашел, что тот уже обсуждает со своим советом план вторжения в Германию.
В этих обстоятельствах у Валленштейна оставался только один выход – усилить свою армию, чтобы сделать невозможной высадку противника на севере Германии. Только таким образом можно было довести до конца балтийский план. Однако решительность Валленштейна ускорила его разлад с испанской монархией. В начале 1629 года Ришелье вторгся в Италию, оккупировал Сузу, освободил Казале и подписал договор с Савойей, Венецией и папой римским. Оливарес ударил ему в спину, оказав помощь гугенотам, но Ришелье благодаря ловкой дипломатии справился с этой внутренней угрозой, заключив Алесский мир с вождями гугенотов. Нападение на Италию было отсрочено, но не предотвращено; Габсбурги получили лишь краткую передышку. К досаде воинственного Оливареса, Спинола посоветовал решить конфликт миром, а не войной; совет отклонили. С тех пор неблагодарное правительство в Мадриде только и думало, как навредить полководцу-ветерану. Оно потребовало вместо него прислать им из Германии армию Валленштейна. Что толку держать такие огромные силы на Балтийском море, когда план с военным флотом провалился, а из врагов остался только какой-то жалкий шведский король? Так утверждал Оливарес, и Фердинанду II, даже если он был лучше информирован, не оставалось другого выбора, кроме как подчиниться.
В мае 1630 года он попросил Валленштейна отправить в Италию 30 тысяч человек, но не под его личным командованием, а под началом итальянского военачальника Коллальто, кем испанская партия в Вене давно уже стремилась его заменить. Валленштейн категорически возразил, что у него нет ни одного лишнего солдата. Так произошел разрыв между Фердинандом II и человеком, которому он был обязан своим величием.
В начале того же месяца советники шведского короля позволили своему государю убедить их в том, что само существование Швеции зависит от немедленного вторжения в Германию. Поэтому 29 мая, вверив свое единственное чадо, принцессу Кристину, попечению совета, Густав II Адольф отплыл из Стокгольма. Для Ришелье он был «восходящим солнцем», для Максимилиана Баварского – «протестантским мессией», а для Фердинанда II Габсбурга – не кем иным, как ничтожным узурпатором
[57] из стылой страны на арктической окраине цивилизации. Раз уж Фердинанд так легко справился с королем Дании, то играючи разберется и с этой «шведской канальей», как того окрестил Валленштейн, однако он, в отличие от Фердинанда II, не допустил того, чтобы презрительное отношение к врагу сказалось на его действиях. Валленштейн считал более разумным не дать шведам высадиться, чем потом гнать их обратно, и, если бы ему позволили обеспечить оборону северного побережья, он исключил бы всякую возможность высадки противника. Фердинанд II не согласился, Валленштейна не послушали, и 30 тысяч человек отправились на юг в Италию.
Власть Валленштейна оказалась под угрозой. «Я больше воюю с кучкой министров, чем с врагом», – заявил он, и был прав. Все имперские советники обратились против него. Оккупацией наследственных земель он истощал скудные ресурсы короны, а поборами вызывал неприязнь к Фердинанду II. «Кто знает, долго ли я еще останусь курфюрстом и хозяином в собственной земле», – жаловался в Вену правитель Бранденбурга; он сетовал на то, что ему нужно не только содержать расквартированные у него войска, но и платить контрибуции за других, притом что, желчно добавил он, «истинная причина этой войны мне неизвестна». И это было резонное замечание, ведь после заключения Любекского мира теоретически никакой войны не велось.
