Город горел до глубокой ночи и тлел еще три дня черным обугленным пепелищем вокруг величественного готического собора. Как это случилось, никто не знал и тогда, не узнал и позже. Однако Тилли и Паппенгейму, когда они смотрели на дымящиеся развалины и тоскливые вереницы телег, которые две недели отвозили к реке обгорелые трупы, было ясно одно: Магдебург уже не сможет приютить и прокормить ни друга, ни врага.
Из-за этого некоторые не без основания пришли к выводу, что пожар спланировал Дитрих фон Фалькенберг, поручив исполнение плана нескольким доверенным горожанам и солдатам, фанатичным приверженцам, чтобы таким образом уничтожить и добычу Тилли, а может статься, и всю армию Тилли в момент победы. В этом нет ничего невозможного; уже в то время ходили такие слухи, и павший город называли протестантской Лукрецией, поскольку она убила себя, не пережив позора. Не было никаких свидетельств преступления, ведь пожарище не оставило доказательств; во время массовых грабежей в большом городе легко может возникнуть случайный пожар, а сильный ветер и деревянные строения доделают все остальное. Лишь одно можно сказать наверняка: ни Тилли, ни Паппенгейм не могли преднамеренно уничтожить город, за счет которого они собирались кормить и содержать свою армию.
Большая часть продовольствия в городе сгорела, но когда солдаты вернулись поживиться на руинах, то там, то сям находился погребок с винными бочками, не погибшими в пламени, и еще два дня неуправляемая орда гуляла, напиваясь до бесчувствия.
22 мая Тилли начал наводить порядок. Беженцев вывели из собора, накормили и разместили в кельях монастыря, где они пролежали три недели, сбившись под одеялами, и мало у кого было чем укрыться, кроме этих одеял. В монастырском винограднике разбили маленький лагерь для потерявшихся детей, но из восьмидесяти найденышей выжило только пятнадцать. Голод терзал и мирных жителей, и солдат, и бродячие собаки дрались за трупы и разрывали могилы. Чтобы не допустить вспышки чумы, Тилли велел побросать тела в Эльбу. На протяжении многих миль ниже города река прибивала к заросшим камышами берегам разбухшие трупы, где на них с громким криком слетались падальщики.
Из 30 тысяч жителей Магдебурга в живых осталось около 5 тысяч, в основном женщины. Солдаты первым делом бросались на них, уводили в лагерь, а потом уже возвращались мародерствовать. Когда грабеж закончился, Тилли попытался как-то исправить ситуацию. Он послал к солдатам священников уговорить их жениться на жертвах насилия, если это возможно, а в противном случае отказаться от них за разумную сумму. Уцелевшим в Магдебурге мужчинам разрешили выкупить своих женщин и дать выкуп за себя, а тем, кто не мог позволить себе такой роскоши, пришлось уйти вместе с войсками в качестве прислуги у своих же поработителей.
Если Тилли мало что мог сделать для своей армии, он хотя бы мог уделить внимание своей церкви и через пять дней после взятия города устроил торжественное освящение собора. Солдат созвали под знамена, старшие офицеры и несколько отобранных рядовых вошли в собор с развевающимися флагами, отстояли мессу и выслушали Те Deum. На одном из крупных фрагментов, оставшихся от городской стены, установили пушку и произвели салют, ознаменовав возвращение собора в истинную веру. Затем генерал провозгласил, что черное пепелище у его ног – уже не Магдебург, а Мариенбург – город, названный в честь его святой покровительницы.
Деревянная статуя Девы, которая так долго увенчивала ворота, отыскалась после пожара в канаве, обугленная и разломанная. Наконец, после стольких домогательств, победитель овладел ею, и еще много лет люди вспоминали «магдебургскую свадьбу».
Услышав новость, Европа оцепенела от ужаса. В Вене притихли благодарственные речи и молебны, а протестантские страны охватил неописуемый гнев и негодование. Чудовищную трагедию, которая лишила победу всякого военного смысла, миру преподносили как преднамеренный акт завоевателей, и имя Тилли навсегда осталось связано в истории с именем Магдебурга. И годы спустя, когда имперские солдаты просили пощады, им отвечали: «Вот тебе магдебургская пощада», перед тем как убить.
«Нашим бедам не видно конца, ибо протестантские сословия возненавидят нас еще сильнее», – писал Тилли Максимилиану. И он был прав. По всей Европе Магдебург стал для протестантов сигналом к действию; 31 мая Соединенные провинции заключили соглашение с королем Швеции, по которому обязались прибавить свои субсидии к французским, и сразу же после этого приготовились вторгнуться во Фландрию.
Еще более непосредственную угрозу влек за собой договор, подписанный в середине июня между Георгом-Вильгельмом Бранденбургским и Густавом II Адольфом. Курфюрст еще в апреле согласился уступить Шпандау, но потом пытался уклониться от обязательства. Густав II Адольф действовал быстро. 15 июня он заявил, что новый отказ Георга-Вильгельма от выполнения обещанного будет рассматриваться как объявление войны, а через шесть дней появился у стен Берлина и наставил пушку на дворец курфюрста. Пугливый князь совершенно пал духом, отправил жену с тещей умасливать интервента, а через несколько часов явился и сам, лебезя и предлагая уладить это мелкое недоразумение за дружеским стаканчиком. Густав II Адольф, будучи хозяином положения, был вовсе не прочь, весело осушил за здравие курфюрста четыре полных бокала, а на следующий день, 22 июня 1631 года, навязал ему договор, по которому получал в свое распоряжение до конца войны все ресурсы Бранденбурга, а также крепости Шпандау и Кюстрин. Весь день и большую часть ночи Георг-Вильгельм успокаивал уязвленную гордость шумной пирушкой со шведским королем.
Тем временем положение Тилли становилось безвыходным. Помимо военных осложнений, на него навалились и политические. Возглавляя все имперские войска, он на этом основании не перестал быть военачальником Католической лиги и в этом своем качестве подчинялся Максимилиану. Всю весну баварский герцог гнул свою обычную линию – занимался организацией католической конституционной партии, не обращая внимания ни на императора, ни на короля Швеции. По его расчетам, ему нужно было только заручиться содействием достаточного числа князей в Германии, желательно Иоганна-Георга, и моральной поддержкой Ришелье. Исходя из этой теории 8 мая 1631 года он подписал с французским правительством секретное соглашение на восемь лет, по которому оно признало его курфюршество и обязалось оказывать ему помощь в случае нападения. Максимилиан взамен обещал не оказывать помощи врагам Франции.
Этот тайный договор создал такую путаницу, что ее невозможно описать словами. Ришелье признал претензии
Максимилиана на титул, который другой его союзник Густав II Адольф намеревался вернуть законному обладателю. Более того, по договору правительство Франции обязалось защищать Максимилиана в случае нападения. Разве Ришелье не понимал, что, даже если Густав II Адольф воюет с императором, императорская армия в значительной мере оплачивается из средств Максимилиана, а командует ею его военачальник? Неужели Ришелье был настолько наивен, чтобы думать, будто Густав II Адольф будет уважать чисто формальный нейтралитет Баварии, что бы он там ни обещал? Дипломатия Максимилиана и кардинала по-прежнему основывалась на том вздорном допущении, что король Швеции является послушным инструментом в их руках и что его можно использовать для запугивания императора, ловко удержать в рамках приличия, пока он в Германии, заплатить и отослать обратно в Швецию.
