И куда дальше? Этот вопрос не мог не задавать себе поникший Тилли в своем усталом мозгу, где плясали воспаленные образы боли, когда поздно вечером он остановился на постоялом дворе по дороге в Галле. А Паппенгейм, пылая гневом, возмущением и презрением, при первой же возможности написал Валленштейну. «Мне тяжело одному нести бремя этого краха, – признавался он. – Я не вижу иного способа возобновить дело, кроме как просить ваше превосходительство снова взять на себя ведение этой войны, чтобы послужить Господу Богу и вере и помочь императору и отечеству».
Густав II Адольф с удовлетворением понимал, что победил. Той ночью у шведских костров не спали, и ранним утром короля разбудил оглушительный звон алтарных колокольчиков, которые его солдаты отобрали у священников побежденной армии. «Как веселятся наши братья», – рассмеялся король.
Прошло 13 лет с начала войны, и фортуна наконец-то улыбнулась протестантам. Со дня битвы при Брейтенфельде никто уже не боялся, что династия Габсбургов или католическая церковь вновь захватят отечество, и более ста лет 17 сентября в Дрездене праздновали День благодарения. То, что германские князья не смогли сделать для себя, для них сделал король Швеции, а битва, освободившая их страну от австрийцев, отдала ее шведам.
Определенные события обладают моральным влиянием, не зависящим от их материальных последствий. Одно из них – битва при Брейтенфельде. И тогда, и позднее европейским протестантам казалось, что в тот день Густав II Адольф освободил Европу от страха перед католической тиранией Габсбургов, страха, который не давал покоя со времен Филиппа II. Но на самом деле враждебность папы и Ришелье подорвала религиозную политику Австрийского дома прежде, чем Густав II Адольф ступил на немецкую землю. И на поле при Брейтенфельде он подрубил не корни, а лишь ветви дерева Габсбургов. Примерно за неделю до того у берегов Зеландии голландцы уничтожили испанский флот с готовой к высадке армией. Это событие, которое в народной молве полностью затмила битва при Лейпциге, куда тяжелее ударило по Австрийскому дому. Его будущее зависело прежде всего от восстановления испанского могущества, и каждое новое поражение в Нидерландах уменьшало вероятность этого события.
Битва при Брейтенфельде нанесла серьезный урон Фердинанду II, но не сломила его. Время самых больших опасностей для протестантов еще не наступило. Это были не те недели, которые предшествовали победе шведов при Брейтенфельде, а те, что три года спустя последуют за поражением шведов при Нёрдлингене.
Однако это не может лишить Брейтенфельд его значения в истории Европы. Он почти сразу превратился в символ. Выдающаяся личность короля и его вера в себя наделяли каждое его свершение чудодейственной силой, и в первую очередь это великое сражение – первую победу протестантов. И потому она должна занять свое место в том упрощенном предании, которое мы привычно зовем историей, но не в силу ее реальных результатов, а в силу тех, которые приписало ей людское мнение. Король Швеции как бы написал неопровержимую истину такими письменами, которые мог прочитать любой человек. Династия Габсбургов разгромлена; последний Крестовый поход провалился.
Двести лет спустя, в либеральном XIX веке, на поле боя установили памятник с одной многозначительной надписью: «Свобода веры для всего мира». Памятник стоит до сих пор поодаль от тихой проселочной дороги, в тени деревьев. Три столетия сгладили все шрамы с безмятежного пейзажа, а философия Новой Германии поглотила этот духовный ориентир. «Свобода веры для всего мира» – забытое стремление эпохи, забытой теми, кто не имеет иного выбора, кроме как верить в то, что им говорят.
5
Остатки имперской армии разделились, чтобы сдержать волну вторжения. Тилли отошел на юг к Нёрдлингену в Верхнем Пфальце, Паппенгейм – к Везеру, чтобы помешать продвижению вспомогательной армии короля по северному берегу. Казна лиги была потеряна при отступлении, и на оплату армии остались только недостаточные имперские средства.
Вся Европа уверенно ожидала, что Густав II Адольф пойдет на Вену. К этому побуждал его Иоганн-Георг; еще перед битвой они договорились, что в случае победы курфюрст останется присматривать за Центральной Германией, а шведский король вторгается в Чехию. После битвы планы Густава II Адольфа изменились, а причины были просты и разумны: он не доверял Иоганну-Георгу. Каково будет, если по прибытии в Вену обнаружится, что его союзник договорился с его врагами и что ему теперь придется либо заключать невыгодный мир, либо пробиваться назад к побережью? А вот если он заставит курфюрста вторгнуться в земли Габсбургов, у того будет меньше шансов помириться с оскорбленным императором, а если так все же случится, Центральная и Северная Германия вместе с дорогами, ведущими к побережью, все равно останутся под контролем Густава II Адольфа. Это были веские причины, но не единственные. Валленштейн предложил сдать Прагу; Густав II Адольф, хотя и одобрил столь хладнокровное предательство, понимал, что Валленштейн будет действовать только в крайнем случае и только в своих собственных интересах. Он может сдать Прагу, а может просто воспользоваться наступлением короля, чтобы загнать в угол имперское правительство, снова встать во главе армии и, опираясь на свои громадные ресурсы, подстроить западню для наступающей армии.
Подспудная неприязнь между Густавом II Адольфом и Иоганном-Георгом прорвалась в коротком конфликте. Для курфюрста король был просто орудием вразумления Фердинанда И; король же хотел быть доминирующей силой в Германии. Его национальный эгоизм и стремление овладеть северогерманскими водными путями смешались с его верностью делу защиты протестантизма. У него были все основания не верить в то, что Иоганн-Георг или кто-либо из германских князей способен отстоять это дело, и потому он по праву, как казалось ему и многим его современникам, назначил себя арбитром Германии.
Курфюрст был не в том положении, чтобы возражать против новой договоренности, ведь бегство его войск от Брейтенфельда временно лишило его права говорить с Густавом II Адольфом на равных. Обстоятельства дела были позорные, и, так как Иоганн-Георг сам был отчасти виноват в случившемся, никакие его потрясания кулаками и угрозы перевешать всех трусов не могли исправить положения.
Курфюрсту оставалось только уступить, и в первых числах октября 1631 года саксонские войска под командованием Арнима пересекли границу Силезии, чтобы вернуть себе былую репутацию на имперских землях. 25 октября они уже перешли чешскую границу, 10 ноября Валленштейн оставил Прагу, а 15 ноября Арним занял город от имени курфюрста, и угнетенные протестанты стали выползать из своих укрытий, чтобы приветствовать его.
Между тем король Швеции двинулся на запад, в сердце Германии, прокладывая себе путь по «Пфаффенгассе», «поповскому проулку», – до сих пор нетронутым землям крупных католических епископств. 2 октября он вошел в Эрфурт. 14 октября он уже был в Вюрцбурге, который взял штурмом на четвертый день. Там впервые по улицам разнесся мстительный клич «магдебургская пощада», когда шведские солдаты расправлялись с гарнизоном, но не тронули гражданских – горожан и беженцев из окружающих деревень, и порядок был восстановлен быстрее и эффективнее, чем во Франкфурте-на-Одере. Тем не менее пограбили они немало, а сверх того шведский король потребовал выкуп в размере 80 тысяч талеров.
