Город Нюрнберг сразу же объявил о готовности присоединиться к корпусу, но пока что королю пришлось опять отложить свои политические дела, поскольку Валленштейн наконец пересек чешскую границу и направлялся на соединение с Максимилианом. Король Швеции попытался разъединить их, но Валленштейн сумел уклониться от него и 11 июля в Швабахе лично встретился с Максимилианом. Спешившись, союзники вежливо обнялись, ничем не выдав ни обиды одного, ни унижения другого. На мгновение показалось, что прошлое забыто и оба будут плечом к плечу трудиться над тем, чтобы вернуть утраченную силу церкви и императорской династии.
Король Швеции снова отступил к Фюрту в предместьях Нюрнберга. Валленштейн последовал за ним и возвел укрепленный лагерь на длинной гряде, возвышающейся над речкой Редниц, откуда он мог угрожать позициям Густава II Адольфа. 27 июля Валленштейну доложили, что король, уступая в численности и из-за слабости не рискуя покинуть лагерь, послал за подкреплениями почти во все свои армии, разбросанные по Южной и Западной Германии. По расчетам Валленштейна, там не было ни фуража для лошадей, ни провианта для людей, так что королю придется либо сражаться, либо голодать. Если он решится голодать, это будет означать конец его армии; если выберет сражаться, то тоже погибнет, учитывая взаимные позиции противников. Между тем Валленштейн кормил солдат из собственных запасов; коммуникации были небезупречны, и войска, особенно в армии Максимилиана, быстро вымирали. Однако положение Валленштейна и Густава II Адольфа отличалось в одном важном моменте: полководец мог позволить себе потерять одну армию и набрать другую, а шведский король – не мог. Максимилиан тоже не мог позволить себе такой роскоши; он и говорил об этом, но напрасно. Валленштейна никогда не волновали нужды армии Католической лиги.
16 августа к шведскому королю подошли подкрепления, и 24 сентября он в конце концов атаковал укрепленные позиции противника. Все оказалось напрасно. Полевая артиллерия оказывалась бессильной против земляных укреплений. Ему пришлось отступить с тяжелыми потерями в людях, что еще более бедственным образом сказалось на его репутации. Бесчинства его войск, особенно набранных в Германии, лишили его былой популярности, и даже его личное вмешательство ни к чему не приводило. У нескольких немецких офицеров нашли украденный скот, и король едва не разрыдался в бессильной ярости. «Бог свидетель, вы сами истребляете, разоряете и портите собственное отечество! – воскликнул он. – Мне больно на вас смотреть…» Ходили слухи, что союзники разбегаются от него. «Его сила не в собственных подданных, а в чужеземцах; не в собственных деньгах, а в чужих; не в их доброй воле, а в необходимости при нынешнем раскладе; и потому, когда необходимость уже не будет столь насущной, как сейчас… он лишится и денег, и силы, и помощи» – так пророчил шотландский священнослужитель, внимательно следивший за ходом событий. «Он еще не успел обосноваться в Германии, – писал шотландец, – он далеко от дома».
В сентябре в Нюрнберге шведский король попытался исправить эту последнюю напасть. Он предложил Валленштейну условия мира, в которых четко проявились основные пункты его плана по созданию сильной протестантской партии; он потребовал возвратить протестантам все земли, когда-либо принадлежавшие им, безоговорочно отменить Эдикт о реституции и ввести веротерпимость во всех государствах империи, включая императорские земли, восстановить в правах тех, кто был их лишен, передать Валленштейну Франконию вместо Мекленбурга, Максимилиану – Верхнюю Австрию вместо Пфальца, самому Густаву II Адольфу – Померанию, а курфюрсту Бранденбургскому – Магдебург и Хальберштадт взамен. Эти условия ясно показали весь размах замыслов короля. Церковь и династия Габсбургов безжалостно приносились в жертву, а империя, где должны господствовать конституционные светские князья, фактически передавалась под контроль
Евангелическому корпусу и его президенту, королю Швеции. Брак единственной дочери Густава II Адольфа Кристины с наследником Бранденбурга создал бы территориально-династический блок в Северной Европе, который перевесил бы могущество Габсбургов и изменил баланс сил на всем континенте.
Но Аксель Оксеншерна не советовал заключать поспешного договора, не доверяя противникам. «Баварский герцог, – говорил он, – не лучше Валленштейна… Оба они скользкие и лживые». Валленштейн тоже не желал договариваться, уверенный в своем военном превосходстве и понимающий, что союзы короля начинают разваливаться. Регент Вюртемберга выражал недовольство, курфюрсту Бранденбургскому не нравились условия бракосочетания сына, а в Иоганне-Георге шведский король никогда не был уверен. Пока он оставался запертым в Нюрнберге, военачальник Валленштейна Хольк вторгся в Саксонию и принялся систематически опустошать страну.
В Нюрнберге армия шведского короля, и люди, и животные, страшно измучилась. Из-за сырого лета приходилось еще труднее, а нехватка еды и чистой пресной воды способствовала распространению эпидемий, которые непрерывно терзали лагерь. Люди и лошади вымирали на глазах; одна только кавалерия сократилась почти на три четверти.
18 сентября король Швеции решил любой ценой оставить город. Приходили известия о новом крестьянском бунте в Австрии и восстании Стефана Ракоци
[70], преемника Габора Бетлена, в Трансильвании. Густав II Адольф решил отправиться туда, поскольку знал, что Валленштейн планирует соединиться с Хольком в Саксонии, и, двинувшись на юг, надеялся разделить его силы.
Когда его армия уходила, Максимилиан снова стал убеждать Валленштейна атаковать, и полководец опять его проигнорировал. Он задумал более тонкий план. Он собирался спешно выступить в Саксонию объединенными армиями; таким образом, он либо застанет Иоганна-Георга и Арнима врасплох и заставит их пойти на его условия, либо отгонит Густава II Адольфа от Австрии. Но Максимилиан был сыт по горло планами Валленштейна и хмуро удалился защищать Баварию с остатками своего войска.
Раздраженный, но все же намеренный выполнить первоначальный план, Валленштейн повернул на северо-восток и послал Хольку и Паппенгейму (находившемуся на Везере) предложение присоединиться к нему. Таким образом, против Иоганна-Георга сошлись сразу три армии. Если бы Густав II Адольф мог положиться на курфюрста и его генерала в том, что они будут драться до последнего, он мог бы продолжить поход на Вену. Но за два месяца до того королю доложили о том, что Арним вступил в сговор с врагом, а Иоганн-Георг спьяну обронил, что устал от опасного союза с королем Швеции. Так или иначе, курфюрст по натуре не был мучеником; из Дрездена ему было видно, как полыхают деревни его крестьян – это факелы освещают его запои, с издевкой говорили имперские солдаты, – и 9 октября он написал королю, зовя его на помощь. Густав II Адольф не дожидался просьбы; он уже был в пути.
22 октября он снова явился в Нюрнберг и не смог удержаться от соблазна свернуть, чтобы побывать в заброшенном лагере Валленштейна; в лагере давно уже ничего не происходило, но король с отвращением увидел там голодных и израненных солдат, ползающих среди трупов людей и животных. Позже он вызвал к себе канцлера Оксеншерну и дал ему подробные указания по хозяйственному управлению и налогообложению в оккупированной стране в преддверии зимы. 2 ноября в Арнштадте король нашел Бернгарда Саксен-Веймарского и его войска. Там же перед походом к Лейпцигу, который уже сдался Хольку, он написал своему канцлеру. Приближалась зима, уже третья его зима в Германии, и Густав II Адольф хотел использовать ее для того, чтобы укрепить свое положение как силой оружия, так и силой закона. Оксеншерна должен был созвать собрание четырех округов, оккупированных шведскими войсками: Верхнего и Нижнего Рейна, Швабии и Франконии, – чтобы узаконить Corpus Evangelicorum и утвердить шведского короля в качестве его первого президента.
