Для императора сложилось невыносимое положение, но и выхода из него, казалось, тоже не было. Любое открытое нападение на военачальника, учитывая широту его власти и влияние в армии, могло бы спровоцировать его на измену с катастрофическими последствиями. Лучше было скрывать взаимную подозрительность под видом доверия, чем толкать Валленштейна на восстание в Чехии или переход к врагу со всеми своими войсками.
Нет никаких доказательств какого-либо оформившегося заговора против Валленштейна, поскольку если такой заговор и существовал, то только в голове у молодого Фердинанда II и его сторонников. Некоторое время даже испанская партия предпочитала Валленштейна в роли главнокомандующего неопытному королю Венгрии; поведение самого генерала лишь постепенно заставило их всецело оказать поддержку молодому Фердинанду, а развитие событий в течение года доказало отсутствие какого-либо определенного плана действий со стороны приверженцев эрцгерцога. Но если даже события 1633 года никак не связаны с убийством Валленштейна в феврале 1634 года, по крайней мере, ясно одно: для плана совместного наступления правителей Вены и Мадрида на общих врагов было необходимо уничтожить Валленштейна как влиятельную фигуру.
4
С самого начала своей карьеры Валленштейн ощущал, может быть даже слишком сильно, неприязнь со стороны Вены, и после отставки в 1630 году в его политике господствовало желание отомстить. Только ему не всегда представлялась возможность добиться цели, а после Лютцена он пал жертвой неопределенности. По-видимому, в какой-то момент он рассматривал вариант объединить силы с саксонцами, заключить сепаратный мир с Иоганном-Георгом в своих собственных интересах, а затем поднять восстание в Чехии. В его письмах туманно всплывают благородные замыслы, но ни один из них не был осуществлен. В последний год жизни Валленштейн предстает мстительным, переменчивым, неуверенным, больным и суеверным человеком в окружении астрологов и врачей.
В Лютцене Валленштейна разбила подагра, затем его здоровье резко ухудшилось, что повлекло за собой и деградацию разума. Мрачный знак: решительная подпись 1632 года превращается в слабые каракули еще до конца 1633 года. Его всегдашний эгоцентризм уже не парил на крыльях гения; даже организаторский талант его покинул, и выпады из Вены и Мадрида Валленштейн парировал неуклюже, высокомерно или вовсе никак. Действия Валленштейна от Лютцена и до его убийства – это действия пожилого и больного человека, погруженного в иллюзии, который полагается уже не на собственный разум, а на откровения астрологов. В его двойственной натуре противоборство между здравомыслящим, искушенным человеком и суеверным идеалистом, как видно, разрешилось победой второго. От его былой проницательности не осталось ничего, кроме низменных стремлений к личной выгоде, грубо пресекшей те грандиозные планы, от которых кормились все, с кем он соприкасался.
Тяжелейшей утратой для Валленштейна, которую он понес в Лютцене, стала гибель Паппенгейма. Не считавшийся с людскими потерями, надменный и непокорный, Паппенгейм тем не менее был героем для солдат: неутомимый, не знающий отдыха, пылкий, первый в атаке, последний в отступлении. У костров передавали друг другу истории о его невероятной храбрости, и еще до смерти он успел превратиться в легенду – с сотней боевых шрамов, которыми он похвалялся, с родимым пятном, похожим на скрещенные мечи, которое багровело, когда он приходил в гнев. Он мелькнул, словно яркая вспышка на этом мутном фоне, этот «принц Руперт» германской войны. Его преданность Валленштейну, его обожание и восхищение им сильнее воодушевляли войска, чем осознавал Валленштейн. Командующий был обязан своей властью только влиянию Паппенгейма на армию, и его потеря была для Валленштейна невосполнимой.
Обманываясь своим видимым могуществом, Валленштейн не задумывался, на чем оно основано, и за 1633 год растерял и верность, и уважение своих солдат. Сразу после битвы при Лютцене он обрушил на них свой гнев за поражение, арестовал, судил и приговорил к казни за трусость и измену 13 офицеров и 5 рядовых. Напрасно подчиненные молили его отменить приговор; суды не только не запугали армию, а, наоборот, вызвали в ней мятежный ропот, но Валленштейн не желал прислушаться ни к каким доводам ни разума, ни жалости, и 14 февраля 1633 года осужденных, ставших козлами отпущения, прилюдно казнили в Праге с позорным лишением чинов и привилегий.
Эта подтвержденная фактами жестокость сопровождалась слухами о его странностях, которые, разумеется, хотя бы отчасти были основаны на правде. Он не позволял офицерам заходить к нему в комнату в звенящих шпорах, он приказывал застилать соломой соседние улицы, чтобы заглушить грохот колес по булыжной мостовой, он велел убивать собак, кошек и петухов там, где селился, повесил слугу за то, что тот разбудил его ночью, держал при себе специальных головорезов, чтобы немедленно наказывать посетителей, которые разговаривали слишком громко.
Поведение Валленштейна оправдывало все слухи; в первые недели 1633 года он закрылся от людей и не пускал к себе никого, кроме слуг, зятя Трчки и военачальника Холька. Трчка был полным ничтожеством; а Хольк не относился к тем, кто мог смягчить его гнев или заменить собою Паппенгейма в качестве популярной в армии фигуры. Пьяница и солдафон Хольк (с 1632 г. фельдмаршал) был опытен, но действовал грубой силой, не зная жалости. Крестьяне называли его «Холь-Кух» – «Забери-Корову», в неуклюжем каламбуре объединив его имя и тягу к грабежам. Когда-то он был лютеранином и по идее оставался таковым, но в популярной песне ему в уста вложили такие характерные слова:
Ни стыда ни совести,
Лишь бы денег нагрести,
Лишь бы славы завести,
А Господь-то все простит.
Этот куплет коротко и довольно точно передает его настроения вплоть до самой смерти.
Авторитет Валленштейна в армии еще сильнее пошатнулся из-за того, что в его войска вербовали кого попало. В предыдущем году его личные земли были захвачены; впервые за военную карьеру его средства перестали соответствовать потребностям, и он вернулся к старой и порочной практике продажи офицерских постов, не интересуясь послужным списком покупателей.
Тем временем Максимилиана трясло от гнева и досады. В то время, когда Валленштейн продвигался к Лютцену, он со своими войсками под началом Альдрингера отступил в Баварию, где просидел всю зиму и начало весны как на иголках от страха. Крупный контингент шведской армии под командованием Горна осенью 1632 года совершил бросок вверх по Рейну и занял большую часть Эльзаса. Затем он повернул на восток и в наступившем марте соединился с не менее многочисленными силами Бернгарда Саксен-Веймарского у Оберндорфа в Шварцвальде. Они намеревались сокрушить Баварию. Еще начиная с января Максимилиан напрасно просил у Валленштейна подкреплений. Не получив их, подавленный Альдрингер направился обратно в Мюнхен, а многие солдаты из его изнуренных долгим маршем войск сдались шведам. К счастью для Максимилиана, неприязнь между Бернгардом и Горном, нужда и мятежные настроения среди солдат заставили их отложить нападение. В мае курфюрст, отчаявшись получить помощь от Валленштейна, обратился напрямую к Хольку. Хороший служака, Хольк просто передал письмо по инстанции. Валленштейн в одном из тех половинчатых жестов, которыми он периодически доказывал свою верность, послал Холька в Эгер (Хеб), откуда тот мог наблюдать за развитием событий в Баварии. Если этим шагом он и успокоил какие-то сомнения, то сразу же вызвал новые, заключив длительное перемирие с Арнимом, условия которого обсуждались с явным пренебрежением к Вене. Возможно, на этих переговорах Валленштейн считал, что действует от лица и в пользу императора, но, скорее всего, просто тянул время, чтобы как следует оценить все выгоды для себя. Начиная с мая его доверенное лицо, чешский изгнанник Кински совместно с Фекьером и шведами в Дрездене разрабатывал планы национального восстания в Чехии. Участие Валленштейна в этом мероприятии, если оно и было, остается под сомнением, однако примечательно то, что его главным доверенным лицом в то время был его зять Трчка, который сильно обжегся во время восстания 1618 года.
