Снова и снова шведы ретировались, оставляя убитых товарищей; снова и снова под непоколебимым руководством Горна они смыкали ряды и шли вперед. Испанцы насчитали 15 атак. Каждая неудача лишь подогревала решимость Горна добиться успеха. Наступил такой момент в бою, когда уже было сделано так много, что казалось безумием не напрячься еще чуть-чуть, чтобы склонить чашу весов в свою пользу; то и дело чудилось, что вот-вот наступит перелом. Так продолжалось 7 часов в слепящем дыму пушечного огня.
Все это время Бернгард пытался пробить брешь в обороне противника перед городом, а венгерский король и кардинал рассылали со своего откоса гонцов во все стороны, укрепляя слабые места, направляя боеприпасы к несмолкающим орудиям. Однажды стоявшего между ними капитана убило пулей, и их то и дело упрашивали уйти с открытой возвышенности, но все зря. Численное превосходство, надежные офицеры, великолепная дисциплина испанских войск, возможно, и так решили бы исход битвы за Нёрдлинген и без не слишком умелого руководства обоих кузенов, однако уже одним своим мужеством они заслужили шумные похвалы, которыми позже встретили их и собственные солдаты, и вся Европа.
В полдень люди Горна окончательно выбились из сил; он послал к Бернгарду посыльного с сообщением о том, что будет отступать через долину за своими же линиями, на отдаленную гряду, где можно укрыться на ночь. Он рассчитывал, что тем временем Бернгард будет прикрывать его отход по долине.
Именно этого момента и дожидался враг. Испанцы вместе с имперцами оставили позиции перед городом и вместе обрушились на изможденные части Бернгарда, и крики «Вива Эспанья!» – «Да здравствует Испания!» оглушительно прогремели сквозь поднятую пыль. Бернгард отчаянно пытался сплотить солдат, скача от батареи к батарее, набрасываясь с проклятиями на потных пушкарей, угрожая им адскими муками, если они отступят хотя бы на сантиметр. Но у него не было ни единого шанса. В панике его люди дрогнули и бежали и со всей силой своего бегства врезались сбоку в измученные войска Горна, которые в это время шли через долину. Загнанные лошади падали под своими всадниками, упал и боевой конь Бернгарда, но кто-то из драгун уступил ему свою захудалую лошадку, пока еще бодрую и свежую, и на ней-то герцог и ускакал. Конец истории кратко подытожил венгерский король у себя в ставке ночью: «Врага разметало так, что рядом не найти и десяти лошадей. Горн взят в плен, а Веймар – никто не знает, жив он или мертв».
Победители оценили число погибших врагов в 17 тысяч, пленных – 4 тысячи
[79], и почти все они, офицеры и солдаты, поступили на службу к императору. В ту ночь кардинал-инфант обосновался на маленькой ферме, а большой дом, который подыскали для него, отдал для раненых. Позднее он отправил 50 захваченных штандартов в Испанию и икону Девы Марии с выколотыми глазами, которую нашел среди шведской добычи.
Несколько дней спустя император охотился в Эберсдорфе близ Вены и, вернувшись домой после дневных забав, увидел, что его уже ждет императрица вместе с посланником, только что прибывшим из Нёрдлингена. Услышав весть о победе, Фердинанд не мог найти слов, и его чувства – отцовская гордость, верность католика и радость за династию – нашли выход только в слезах безмолвного ликования. Все потерянное при Лютцене было с боем возвращено при Нёрдлингене, и враг, разбивший Тилли и войска Католической лиги, пал под мечами Фердинанда II Венгерского и Фердинанда II Испанского, которые направлял сам Господь Бог.
6
Казалось, дело протестантов и германских свобод потерпело провал; для шведов это был полный крах. Больше уж никогда Оксеншерне не доведется держать Германию в таком страхе. Через два дня после катастрофы, находясь в 64 километрах западнее Нёрдлингена, в вюртембергском Геппингене, Бернгард написал о ней Оксеншерне. Даже 9 сентября он по-прежнему не имел никаких известий от Горна и не знал, жив тот или мертв, в плену или на свободе и что сталось со шведской армией. Бернгард разослал письма по всем разбросанным гарнизонам Франконии и Вюртемберга, приказывая немедленно эвакуироваться, чтобы с теми из убежавших, которых сможет отыскать, и свежими подкреплениями из гарнизонов организовать оборону западнее – гораздо западнее. Он рассуждал о том, чтобы удержать Рейн, – он, кто лишь десять месяцев назад взял Регенсбург, чьи солдаты обороняли рубеж рек Вёрниц и Лех. Это означало переход к обороне в 250 километрах от первоначального рубежа; это означало полный разрыв всяких связей с саксонцами Арнима и шведами Банера в Силезии. Это означало отказ от герцогства Франконии, давшего титул Бернгарду. Но и тогда он не был уверен, сможет ли удержать Рейн.
Вести примчались во Франкфурт-на-Майне, едва опередив крестьян, бежавших от наступления католиков, словно птицы от грозы. Оксеншерна снова провел бессонную ночь, борясь с тревогой. Фекьер беспокоился меньше; для него поражение шведов, хотя и слишком резкое, на его вкус, имело свои выгоды. Депутаты Хайльброннской лиги сбежались к нему просить защиты, два саксонских округа, напуганные возможностью нового наступления римской католической церкви на север, примкнули к альянсу и отдались на милость Ришелье.
С позиции религиозного конфликта победа при Нёрдлингене была для католиков столь же оглушительной, сколь сокрушительным было поражение при Брейтенфельде; в династическом плане она подняла престиж Габсбургов на недосягаемую высоту; с военной точки зрения она нанесла смертельный удар по репутации шведской армии и увенчала славой испанцев; в политическом же отношении она позволила Ришелье взять в свои руки руководство защитой протестантов и подняла занавес над последним актом германской трагедии, в которой Бурбоны и Габсбурги наконец вступили в открытую борьбу до неизбежного конца.
Нёрдлинген, который во многом был куда драматичнее и фатальнее Брейтенфельда, тем не менее не отметил собою какого-либо периода европейской истории. Ликования с одной стороны, плач с другой, звучавшие в то время не менее громко, чем после битвы при Брейтенфельде, постепенно затихли. В династическом противоборстве Бурбоны, проводившие более разумную политику и более устойчивые к потрясениям, не могли не победить Габсбургов. Битва за Нёрдлинген, последовавшее за ней наступление, омоложение династии под властью двух принцев было не чем иным, как внезапной вспышкой потухающей свечи. Принцы, которые на следующий после битвы день проехали вдоль выстроившихся солдат под крики «Да здравствует Испания», пошли каждый своим путем: один к долгим годам тревог и поражений, другой, быть может к счастью для него, чтобы умереть в Брюсселе еще до того, как окончательно угаснут порожденные им надежды.
Тотчас же после победы венгерский король предложил кузену остаться в Германии на осень и докончить начатое дело, но кардинал-инфант не без оснований хотел как можно скорее добраться до Брюсселя. В конце концов, Нидерланды и были его настоящей целью. Уговоры Фердинанда II его не убедили, и почти сразу же после битвы испанские и имперские войска снова разделились, кардинал-инфант отправился на Рейн с небольшим числом германских вспомогательных сил под командованием Пикколомини, а король Венгрии двинулся на запад через Франконию и Вюртемберг.
