Прежде чем битва при Нёрдлингене укрепила позиции Габсбургов, император дошел до того, что претендовал только на статус-кво 1620 года, но сразу же после победы повысил свои притязания и потребовал уже всей земли, которую церковь успела вернуть себе к ноябрю 1627 года. В этом не было ничего неприемлемого. Более того, умеренная партия Иоганна-Георга, как видно, одержала полную моральную победу, поскольку Эдикт о реституции отошел в прошлое, и император наконец-то согласился на компромисс. Духовное отступление Фердинанда II прикрывало собой его политическое наступление. Перетянув на свою сторону Иоганна-Георга, он, вполне вероятно, добился бы того, чтобы и ведущие князья Германии собрались под императорские знамена.
Этот разумный оппортунизм, возможно, отчасти объяснялся влиянием короля Венгрии, который в значительной мере взял переговоры на себя. Условия были соблазнительно великодушными. Объявлялась полная амнистия всем, кроме чешских изгнанников и семьи Фридриха. Иоганн-Георг получал под свой контроль Магдебургское епископство. Самое главное, все частные союзы между германскими князьями впредь провозглашались незаконными, хотя Иоганн-Георг оставлял за собой право самостоятельно командовать собственной армией в качестве союзника императора.
В хладнокровном и разумном подходе к решению проблемы, в широкой основе компромисса договор был наилучшим результатом мирного процесса, которого когда-либо достигали обе стороны, – по крайней мере, на первый взгляд. Его теоретическая обоснованность получила дальнейшее подтверждение, когда большая его часть вошла в окончательный Вестфальский мирный договор. Однако его практическую уязвимость ярко продемонстрировали события, окружавшие его ратификацию, поскольку участники переговоров с имперской стороны действовали, лишь слабо надеясь на мир и дальновидно учитывая возможность продолжения войны.
Если мирный план и не сработает, по крайней мере, он привяжет к императору Иоганна-Георга и всех, кто последует его примеру. Договор был открыт для всех, и, если бы его подписали все воюющие стороны, он действительно мог бы принести мир, а до тех пор его условия должны были быть достаточно заманчивы для того, чтобы привлечь как можно больше умеренных князей. Отказ подписать его должен представляться совершенно необоснованным, так чтобы те, кто не сложит оружия, – французы, шведы и их союзники, которые испарялись на глазах, – выглядели врагами содружества. Так это выглядело в теории. На практике подписание договора ставило знак равенства между альянсом с императором и общим благом и собирало участников под знамена Габсбургов. Но пока шведские войска оставались в Германии, война будет продолжаться, и Пражский мир станет лишь очередной попыткой Фердинанда II привлечь к себе как можно больше сторонников в собственных интересах.
В последнюю минуту переговоры едва не сорвались из-за целого набора препятствий. Император все еще сомневался по поводу Эдикта о реституции и в какой-то миг затмения даже подумал о том, чтобы отдать французскому королю Эльзас и этим подкупом вывести Францию из войны, тем самым лишив своих недругов финансовой поддержки. Этому воспротивился король Венгрии; как австриец и Габсбург, а потом уже католик, он предпочитал уступить церковные земли в Германии, но не раздавать свои династические владения и фактически предлагать Франции контроль над Рейном.
Что касается протестантской стороны, то курфюрст Пфальца и король Англии подняли крик об измене, а в Саксонии среди народа появились доморощенные пророки, которые предсказывали Иоганну-Георгу кары небесные, если он отступится от защиты протестантов. Его жена была против подписания мира, как и Арним. Несчастный командующий упорно добивался мирного урегулирования с самого 1632 года: когда оставалось только поставить подписи под Пражским миром, его так переполняла радость, что он даже посвятил ему поэму, но честь не позволяла ему согласиться на договор, исключавший шведов. Он не желал покупать бесполезный договор циничным предательством союзников. Арним считал его не миром, а новым военным союзом – причем союзом с противоположной стороной.
28 февраля 1635 года в Лауне венгерский король подписал с Саксонией предварительное перемирие, которое позднее стало окончательным. Легко представить себе, какие чувства испытал от этой новости Оксеншерна. Теперь дезертирство Иоганна-Георга стало неизбежно, и, вероятно, он потянет за собой Георга-Вильгельма Бранденбургского, который так и не получил от Швеции гарантий, что Померания останется за ним. Единственной надеждой Оксеншерны и даже его единственным другом оставался Ришелье, так как Бернгард Саксен-Веймарский шантажировал Оксеншерну с бесстыдным шкурничеством наемника. После Нёрдлингена Оксеншерна признался Фекьеру, что без сдерживающего влияния Горна (попавшего в плен) Бернгард внушает ему большие опасения; Фекьер тут же в частном порядке встретился с Бернгардом, чтобы обеспечить для Франции то, что еще оставалось от его армии. Слишком хитрый, чтобы позволить себя поторапливать, Бернгард стал тянуть время, и зимой 1634/35 года получил и, как видно, принял к сведению два приглашения – от Саксонии и от императора – примкнуть к ним с остатками своих войск. Таким образом, он умудрился заставить Оксеншерну, Хайльброннскую лигу и Фекьера предложить ему все, что он только ни попросит, лишь бы он согласился действовать с ними заодно. Бернгард с беспощадностью шулера разыграл свои карты и добился, чего хотел. Весной 1635 года его назначили главнокомандующим войсками и Хайльброннской лиги, и французского короля в Германии. Он запросил политически независимых полномочий вести войну и взимать контрибуции, как ему заблагорассудится, достаточного возмещения и ограждения от ответственности в случае мира; и политики вновь беспомощно уступили требованиям незаменимого полководца.
Гений Оксеншерны заключался в том, что он умел извлекать преимущества из любой невыгодной ситуации. Он зависел от Ришелье, без которого не мог платить Бернгарду, но и Ришелье отчасти зависел от него, поскольку Бернгард добровольно ни за что не отказался бы от преимуществ, которые давал ему двойной мандат на командование. То же самое было и с дезертирством Саксонии; Оксеншерну приводила в ужас перспектива столкнуться с враждебностью Восточной и Северо-Восточной Германии, но он поспешил подчеркнуть, что Ришелье не сможет обойтись без союза со шведами, особенно сейчас, когда император укрепил свои позиции, переманив к себе Иоганна-Георга, и единственной поддержкой, остававшейся в районе Эльбы, был контингент шведской армии под командованием Банера.
Он правильно поступил, не ратифицировав договор, в ноябре подписанный от отчаяния королем Франции и Хайльброннской лигой, поскольку из его собственных неприятностей стремительно вырастали и опасности, грозившие Ришелье, и весной шведский канцлер добился для себя лучших условий не собственными силами, а лишь благодаря страхам Ришелье. Отход Бернгарда на левый берег Рейна, опасное приближение испанцев к французской границе, появление в Нидерландах активного статхаудера – кардинала-инфанта, а также внезапное оживление и воссоединение испанских и австрийских Габсбургов заставили Ришелье понять, что поражение шведов при Нёрдлингене таит в себе огромную угрозу. Еще до конца сентября стало известно, что испанцы собирают новые армии на Сицилии и Сардинии, а в октябре он опасался нападения на Прованс с моря. Кардинал поторопился заключить новый союз с голландцами в феврале 1635 года, условия которого отражали его страхи. Под их давлением он согласился выставить против Испании армию в тридцать тысяч человек и поручить руководство совместными военными действиями принцу Оранскому.
