– Что с этой шнекой делать?
– Переделаем, да сами на ней ходить станем. Я так думаю, раз татей с ворованным добром застукали, то потерпевший, то есть я, имеет полное право судно забрать себе.
– Понятное дело, если взялся за чужие зипуны, то будь готов и со своим расстаться, ― логически рассудил рыбак, ― только ты, Лексей Николаевич, не ответил мне.
– Обида у меня осталась. Как же это получается, работаешь не покладая рук, а какой-то ливонец приходит и все забирает. Пора и окорот дать. Озеро это наше, мы здесь хозяева.
– А водить шнеку кто будет, коли ты воеводой и хозяином озера себя наметил?
– Да ты и будешь. Лучшего кормчего на всем Теплом озере не сыскать. Не Поганкина же с Подборовья приглашать. А воевода вскоре приедет, да не один, с кузнецом.
Рыбаки после нашего разговора перебрались на большой корабль, вытащили из воды ящики с гвоздями, проверили мачту, но парус ставить не спешили, так как попутного ветра не было, либо квалификации не хватало. Впрочем, после получасового исследования они завели якорь метров на тридцать от носа судна и уселись за весла, пока сыновья Игната закрутили ворот лебедки. Там, где в одиночку рассчитывать было не на что, общими усилиями, буквально за минуту мель оказалась позади, а вскоре, приноровившись к новому судну, самолвинцы весело погребли к острову. Почему весело? Да потому, что на воде от размера многое зависит; и если ты лихо справляешься с малой лодкой, то не факт, что так же совладеешь с большой. Навыки и опыт – два определяющих слова, от которых зависит если не успех, то хотя бы близкое выполнение поставленной цели. Жизненный опыт у людей, знакомых с озером не понаслышке, присутствовал, а посему первоначальные затруднения и ошибки старались обращать в шутку. Да только сколько ни шути, течь в днище сама собой не закроется.
В это время Гюнтер поджидал первый отряд ливонцев, которые по всем подсчетам должны были уже оказаться возле деревеньки Луг. В своей победе он не сомневался. Дорога выходила из леса прямо на широкое сенокосное поле, и оставалось незаметно пересидеть в березняке с правой стороны, дождаться выхода колонны, после чего напасть с тыла. Латная конница гарантированно стопчет пехоту, а несколько всадников неприятеля не сыграют никакой значимой роли. Наконец, незадолго до полудня к засаде прибежал младший сын Федора Лопухина. Из-под рыжеватых волос юного разведчика, торчащих как скошенные стебли ржи в разные стороны, выглядывали уши. Лопоухость была отличительной чертой рода, населявшего деревню Луг. В руке малец держал пятнистую армейскую шляпу с широкими полями, которую современные рыбаки или охотники иногда надевают во время своего промысла. Висевший мешком камуфляжный комбинезон с закатанными рукавами и подвернутыми штанинами, перетянутый на талии ремнем, довершал костюм отрока. Обуви на мальчике не было.
– Князь, идут. ― Малец протянул спичечный коробок, спрятанный в шляпе, Штауфену.
Высыпав спички на ладонь, Гюнтер сосчитал количество воинов у неприятеля. Получалось ровно два десятка, и три спичины были надломлены, это означало всадников.
– Молодец, ― похвалил мальчика Гюнтер, ― все правильно сделал. А я тебя даже не заметил, когда к нам подходил. Настоящий охотник.
Отрок покраснел, от чего веснушки на носу превратились в маленькие коричневатые пятнышки, и немного стушевавшись, засунув шляпу под мышку, выставил перед собой семь пальцев.
– Семья Пантелеймона, с Чудских Заходов. К жердям привязаны. Их в середке ведут.
Новую одежду, которая Нюре показалась уродской, и Гюнтер не знал, куда пристроить, так как была достаточно дорогой и просто подарить кому-нибудь не давала скупость, отрок отработал на сто процентов. Все дело в том, что в Чудских Заходах выращивали капусту, и, как докладывал Захар, прокормить ею можно было под сотню человек. Пантелеймон являлся как раз тем старостой, упорно не соглашавшимся перейти под покровительство Самолвы. Никакие аргументы, кроме как силы, на него не действовали, тем не менее этот последний довод Штауфен применять не спешил. Рано или поздно Чудские Заходы вошли бы в состав княжества, но сейчас появился прекрасный повод ускорить эти события. Правда, с возможными невосполнимыми потерями. По большому счету Гюнтера, безусловно, расстроило названное количество пленников, которых должно было быть в пять раз больше. Но отдавая себе отчет, что в неспокойное время всякое могло произойти, и некоторое количество жителей все же имели возможность скрыться в лесу, князь еле скрыл улыбку. Теперь строптивый староста не просто расплатится за свою самонадеянность, а еще станет столпом лояльности.
– Тебя как звать, Федорович? ― спросил Штауфен.
– Ваня.
– Иван Федорович, беги к батьке, да скажи, чтоб с телегой моей на дорогу выезжал. Как ливонец из леса выползет, пусть нахлестывает лошадку не жалея, да к избе своей спешит. Задумка наша не совсем удалась, смердов с Чудских Заходов отбить надо. Понял?
– Ага. А коли нагонят, тогда как?
– Не успеют. Я ж обещал защитить, а слово мое ― железо.
Колонна наемников ленивой змеей выползала из леса, проклиная «торопыгу» Рихтера и двух сопровождавших его работорговцев, не давших вчера повеселиться славным ливонским воинам. Мало того что в полной амуниции все утро проторчали в проклятой деревеньке, дожидаясь, пока сменят подкову рыцарскому коню, так еще и невыносимая жара с избыточной влажностью. Все это в совокупности никак не прибавляло настроения. И лишь две девки с соблазнительными формами, захваченные в предыдущей деревеньке, плетущиеся за своими братьями, поддерживая руками наскоро перевязанные в трех местах веревками березовые жерди, сдавливающие их белесые шеи, радовали глаза некоторых счастливцев. Волосы, заплетенные в длинные косы, стучали по ягодицам пленниц, и что творилась в воспаленных умах негодяев ― можно было только догадываться. Всякая вещь имеет свое место и назначение. И вполне очевидно, что сострадание не было предназначено для того, чтобы располагаться во вместилище их разума, по крайней мере, у большинства. «Ничего, ничего, ― рассуждали наемные кнехты, ― осталось недолго, каких-нибудь семь верст, и будет позволено всё». Это в давние времена, когда еще бытовали хоть какие-то нравы, победители получали право на разграбление. Теперь же, со всеобщим распространением борьбы с иноверием, грабеж дополнялся поощряемым убийством. Каждый умерщвленный еретик списывал десяток грехов, мешавших со временем очутиться в райских кущах.
Сам же Рихтер придерживался немного другой точки зрения. Он нарочно не спешил, давая возможность Отто сделать всю грязную работу. На данном этапе его интересовала только личная выгода. Если копнуть поглубже в его черной как сажа душе, то выяснилось бы, что имени при рождении ему не давали вовсе. Судья Нюрмберга, достопочтенный Рихтер, нашел подкидыша и воспитал его как собственного сына, дав неплохое образование. Правда, пристрастия у судьи были весьма деликатного характера, за что и поплатился он холодным февральским вечером на конюшне. Приемный сынок не просто убил «благодетеля», он отрезал ему все, что было можно, и, нарисовав на стене пентаграмму, скрылся из города, прихватив все деньги. Пять лет он скитался по разным землям, примыкал к разбойникам, грабил, убивал, насиловал. Даже переодевался в священника. В конце концов, по совету придушенного им на постоялом дворе умирающего рыцаря, оказался в Дерпте, где назвался Рихтером. Самозванец вскоре собрал вокруг себя шайку подонков и, пренебрегая какой-либо моралью, оказывал разного вида услуги епископу, за которые честный человек ни в жизнь бы не взялся. Рихтер даже планировал вступить в Орден, возможно, так бы оно и было, но судьба свела его с Гротом. Спасшийся из Копорья свей собирался отбыть в Венецию, а дабы ехать не с пустыми руками, перекупил у епископа пленных прусских язычников, отправленных служителю церкви для обращения в истинную веру. Их-то и охранял лжерыцарь на момент передачи товара. Так сказать, проходил испытательный срок. А так как дела надо доводить до конца, то епископ отправил Рихтера в Самолву, чтобы подсобить Отто, привести Гюнтера Штауфена на суд, а заодно забрать обратно рабов.
