– Насколько я знаю, грамота скреплена печатью. Там все написано.
Епископ обратил внимание на имперскую печать и, переводя взгляд на брата, буркнул:
– Налоги за мой счет, как же, ― и, повысив голос, добавил: ― Земли на север от Пскова принадлежат нам! Только нам!
– Рим считает иначе. ― Воинот достал из сумочки две монеты и на раскрытой ладони показал Герману. Причем подошел настолько близко, что Энгельберт выхватил меч и занес руку над головой для удара.
Монеты епископу ничего не сказали. Он даже поначалу не понял, в чем смысл, и лишь присмотревшись, узрел различия, о чем тут же позабыл. То, что предназначалось для магистра Ордена святой Марии Тевтонского дома в Ливонии, ― не заинтересовало епископа Дерпта. Так совпало, что утром на почтового голубя напал ворон, и многие расценили это как знак свыше. Все были в ожидании чего-то нехорошего, а тут еще слова посланника Штауфена несколько запутали уже сложившуюся картину развития событий у Германа. В регионе появился новый игрок, которого быть не должно и в возможные совпадения он не верил. С этого момента отложенная из-за событий в Самолве поездка в Германию приобрела новый смысл. Альберт Зюрбер
[21], мутивший воду, пытаясь сместить архиепископа Николая и возглавить рижскую кафедру, вновь становился проходной пешкой, готовой перерасти в ферзя. И слова Воинота, по поводу мнения Рима, Герман воспринял как руководство к действию. Он нутром почуял, что ставка сделана на Зюрбера, и партия Николая, к которой он принадлежал, ― скоро развалится. Надо было искать выход. Ему не раз докладывали, что некоторые влиятельные кардиналы хотели бы от него избавиться, дай только повод. Впрочем, поводов было в достатке. Силенок не хватало.
– Я прочту письмо и завтра, возможно, напишу ответ. Барон Берлихинген, оставайтесь в городе и ждите моего зова.
– Как будет угодно, отец-епископ. Я буду ждать на корабле. ― Воинот поцеловал протянутую руку и удалился.
Герман раскрыл мелованный лист ватмана и стал жадно читать написанный каллиграфическим почерком текст, без единой помарки, словно по линейке, с заглавными буквами. Завитушки играли, дьявольски переливалась черная тушь, буква «С» подмигивала вверху наплывшей капелькой, как глаз. Выбеленный пергамент из какой-то новой породы овец немного смутил священника, но вида он не подал. Не до этого было. Епископу стало не по себе, дерзкое, нравоучительное письмо напоминало послание отца нашкодившему сыну.
«…В то время, пока я несу слово Христово варварским народам, обращая их в истинную веру, некоторые лжехристиане, прикрываясь именем Римской церкви, отцом-епископом Леаля и Дерпта, пытаются помешать нашему общему делу. Нечестивый рыцарь Рихтер, безбожник и колдун, с отрядом из тридцати язычников вторгся в провинцию Самолва и был пойман мною. Сей рыцарь будет передан апостольским легатам для свершения суда над ним и его покровителями, кои, по моему убеждению, непременно всплывут во время допроса».
– Каков ублюдок! Нет, так просто ты от меня не уйдешь. Пресвятая Дева, ну как мне ехать в Бремен, когда тут такое!? Этот гаденыш приведет сюда, если уже не привел, доминиканцев, и что дальше? Я тебя, Гельмгольд, спрашиваю. Теодорих! Да развергнутся небеса, пора вспомнить о твоей русской жене
[22]. Отправляйся в Псков, набери отряд из ста человек, вербуй самых отпетых негодяев и поспеши на помощь нашим братьям в Ригу. Пусть славяне режут славян. Дай бог, Рига снова станет нашей.
Окружение Германа молчало. А что они могли ответить? Что им абсолютно наплевать, кто будет в Риге? Или что вытворяет Гюнтер в захудалой Самолве, от которой доход в жирное время пара пфеннигов? Это их ни в коей мере не касалось, каждый думал о своем лене. Килегунд
[23] по обоим берегам Виндавы было четырнадцать, и возможность присоединить к своей волости еще одну занимала их гораздо больше. Однако вслух вельможи сказали иное, то, что Герман хотел услышать.
– Надо опорочить барона. А ты, Герман, спасешь его, ― предложил Энгельберт.
– Продолжай, мысль интересная.
– В обмен на твою милость он отдаст прусских язычников назад, а зимой, когда озеро замерзнет, мы навестим Гюнтера в его логове.
План мероприятий по противостоянию внезапно вышедшей из подчинения области вскоре был принят. Оставалось немного потянуть с ответом и вовлечь Воинота в какой-нибудь скандал. Знал бы Герман, что когда посол говорил о налогах, то не очень он и лукавил. Серебро и драгоценные самоцветы действительно были отправлены Фридриху, но это были не налоги, а плата за землю вокруг базилики города Бари, где покоились мощи святителя Николая. Истинным покупателем был обозначен некий Иннокентий из Смоленска, собиравшийся открыть не то университет, не то театр. И если бы выяснилось, что Гюнтер оказывает посредничество Православной церкви в формировании форпоста веры за рубежом, то Дерптский епископ мог смело обвинить всех самолвинцев в ереси. А пока что магистрат отсчитывал «звонкую» монету за доски и ковры, купленные у будущего вероятного противника.
Шульц сгреб последние пятнадцать монет в свой кошель, сжал его в потной ладони и на секунду замер. Что-то было не так. Судорожно разжав руку, он вынул монетку и с легкостью согнул ее пальцами.
– Господи! Только не это.
– Что случилось, друг мой? ― спросил Игорь Васильевич.
– Беда. Несчастье на мою голову. Высыпай обратно серебро.
Купец, развязав объемистый мешок, высыпал монеты на стол и стал наблюдать, как ратман дрожащими руками проверяет только что отсчитанное серебро. Семьдесят три монеты оказались фальшивыми. Шульц перекрестился, прочитал про себя молитву и еще раз проверил наличность. Ошибки не было.
– Надо вернуть деньги обратно, я обожду с оплатой.
– Игорь Васильевич, ― чуть не хныча пролепетал Шульц, ― я же сам получал их. Вот этими руками. Кто мне поверит? Сам знаешь, чего мне стоило занять это место. Чертовы брактеаты
[24].
