Штауфены и Элки поднялись со своих мест, и по этому сигналу из шатра, разбитого в углу дворика, вышла Гунндис в сопровождении двух девочек, поддерживающих длинный шлейф невесты. Черное свадебное платье из драгоценного бархата, украшенное ниткой жемчуга, облегало фигуру Гунндис, блестя каждой складкой, как полированный срез антрацита. С каждым шагом ткань перекатывалась волнами, создавая впечатление не идущей, а плывущей по водной глади женщины. Голова невесты была покрыта белоснежной фатой, зафиксированной серебряным обручем в виде изящной короны. Гунндис остановилась перед ступеньками помоста, дождалась Трюггви, и вместе, рука об руку взошли на подиум по красной ковровой дорожке, где их поджидал дядя княжны, стоящий за небольшой трибуной, облаченный в белую мантию. Протяжный рев рога заставил собравшуюся публику замолчать – началась церемония бракосочетания.
– Бабушка, – обратился мальчик к Элки, – почему мама в черном платье?
– Так принято
[43]. Твоя мама сегодня невеста. Видишь, какая она у тебя красавица?
– Да. Она самая красивая на свете, – чуть слышно пробормотал ребенок, – и такая счастливая.
Свадебный пир затянулся глубоко за полночь. Накрытый на тридцать кувертов стол сиял серебром и отражался в гранях хрусталя, ослепляя невиданным богатством. Блюд было не перечесть. На место опустошенных подносов тут же выставлялись новые, с пылу-жару, дразнившие аппетит гостей подрумяненными корочками и легким дымком копченостей. Виночерпий еле поспевал, развозя на тележке несколько видов напитков и еще не известного тут сока, принимаемого за столом за особый сорт сладкого вина. Пили много, впрочем, как и закусывали. Дошло до того, что в столовой замка самолвинский пес рыжей масти стал воротить нос от подкидываемых ему костей. Чуть ли не волоча раздувшимся брюхом по полу, он заполз под стол и, обессилевший от обжорства, устроившись в ногах Элки, уснул. Хозяйка Сконе несколько раз понажимала носком сапожка живот собачки, получая от этого удовольствие, а когда к столу поднесли фрукты, забыла об увлечении и как практически все гости обратила свой интерес на заморские диковины.
На широком оловянном подносе были разложены гроздья бананов, окружавшие водруженный по центру блюда огромный ананас.
– Как называется дерево, которое плодоносит подобным «шишкояблоком»? – спросила Элки у Гюнтера.
– Госпожа Элки, – ответил Штауфен, – этот чудесный плод привез дядя моей жены Алексий из очень далеких стран, что находятся на краю света
[44]. Насколько я знаю, они растут на кустах.
– А эти длинные стручки?
– Это бананы. Они растут в Индии, откуда нам доставляют специи купцы Смоленского клуба. К моему глубочайшему сожалению, стоимость одного стручка равна всему урожаю княжества. Но ради сегодняшнего торжества…
В разговор вмешалась Нюра:
– А вы знаете, что еще Плиний Старший в своем трактате «Естественная история», писал о том, что великий Александр Македонянин во время своего похода в Индию пробовал этот фрукт и даже повелел привезти его в Грецию?
Элки приняла задумчивый вид, вроде как вспоминая бессмертные труды Плиния, и согласно кивнула головой. Ни у кого из присутствующих даже не возникло вопроса, каким образом фрукты удалось довезти в целости и сохранности, преодолев столь огромное расстояние, как тогда, так и сейчас. Однако Нюра пояснила, а все согласились с ее мнением, что везли дерево целиком, в бочке с землей.
Финальным блюдом стал торт, украшенный двумя лебедями из желатиновой мастики в белковой глазури, плывущими по кремовому пруду в виде пурпурного сердца, выложенного маленькими жемчужинами. Нюра предупредила гостей заранее, что жемчуг лучше не глотать, дабы не уподобляться Клеопатре. Это сразу вызвало жуткий интерес, с требованием просветить, что это был за случай.
– Существует легенда, изложенная все тем же Плинием Старшим, о египетской царице Клеопатре. Принимая Марка Антония у себя во дворце, она выпила уксус, в который положила и растворила две жемчужины невиданной красоты, дабы подчеркнуть богатства своей страны. Я проверила эту легенду и скажу одно: неправда. В уксусе целая жемчужина не растворится
[45].
– Жемчуг не так прост, – перебила Нюру Элки, – женщина та, о которой ты рассказала, была довольно хитра. И сделала она это исключительно для мужчины. Сама я не пробовала, Холлард меня и так любил, а вот некоторые… глотали и добивались своего.
Гунндис проглотила три жемчужины, Нюра решилась на одну, а Элки просто сложила крохотные белые шарики в свой кошелек.
Между тем, пока рассуждали про жемчуг, Астрид похабно ухмыльнулся и поделился своим мнением с соседом:
– Я бы сказал, дружище, о каком жемчуге на самом деле писал тот Плиний, да только не все поняли. Одно правда, не всякая женщина их глотает, иногда выплевывает. Ха-ха.
Для простых горожан на площади, возле дома Захара, был сбит длиннющий стол. Вокруг него установили жаровни, рядом выставили ящик, полный соли, а ближе к реке на вертелах поджаривалась птица и бараньи туши. Хлеб, как и бочки с пивом, лежали на телегах. Гости поначалу ходили за угощением самостоятельно, но вскоре все как-то расселись, окружили себя яствами и принялись праздновать. Когда к вечеру стало подмораживать, люди и не подумали расходиться. Жаровни давали тепло для тела, а общение согревало душу. Разделившись на множество компаний, самолвинцы и гости из соседних сел вели беседы о своей жизни, вспоминали повод, по которому собрались, поднимали глиняные и деревянные кружки за здоровье Трюггви и его жены, поминали добрым словом своего князя и, конечно же, пели песни, под которые танцевали. В эту ночь Чудское озеро схватилось льдом, скрепив тем самым союз двух сердец. Гуляние продлилось три дня.
* * *
В этот вечер, пока в Самолве полным ходом шло свадебное торжество, из княжеского терема Городца, в сторону Новгорода не торопясь ехал отряд всадников, сопровождающий закутанного в соболиную шубу важного боярина. Состоявшийся полчаса назад разговор между двумя влиятельными вельможами – был итогом многодневной кропотливой работы по обрабатыванию ближников Новгородского князя. Аудиенция у Александра принесла долгожданные плоды. Строган выторговал себе право собрать подати с восточных земель Чудского озера, заплатив десятую часть предполагаемого сбора в княжескую казну. В принципе, согласия князя до этого года было не надо, но в связи с тем, что территория стала спорной, вернее подверглась оккупации, и ответственные на этом направлении бояре как-то не спешили, то Строган Наездинич сыграл на опережение. Предложив свои услуги первым, он сорвал банк. Подобная практика была распространена. Боярские дружины ходили на север, трясти корелов. Пахом Ильич взял на откуп Ижору с Копорьем, другие отправлялись в сторону Онежского озера, на Оять и Свирь. Институту власти подобный расклад взимания дани был выгоден. Княжья дружина не отвлекалась на собирание товаров народного промысла с подвластных земель, получая живые гривны авансом, и лишь в критических ситуациях, когда необходимо было показать военную силу, отправлялась в ратный путь. Вот и сейчас, в преддверии похода на Псков, Александр, сильно нуждающийся в серебре, с легкостью согласился с предложением Строгана. Тем более что других и не поступало, хотя боярину сообщили немного другую версию.
