– Кто это? ― спросил Свиртил у эстов.
– Рихтер, ― отвечая, эст поклонился, и уже чествуя Свиртила, масленым голосом добавил: ― мой господин.
– Тот, который в прошлом году обоз в Изменке захватил?
– Да. Это он самый. Совсем от него житья не стало.
– Вот это удача! ― воскликнул Свиртил. ― Придется нам немного задержаться. Дарож, приготовь кол.
Свиртил покрутил головой, выискивая место, где установить предмет казни. На холме – слишком много чести. Посреди деревни – так люди скоро с детьми вернутся, зачем им это? А вот на обочине дороги – в самый раз. К моменту, когда литвин принял решение, Дарож отломал оглоблю от опрокинутых саней и несколькими взмахами топора заострил один из концов.
– Здесь, ― указал место у дороги Свиртил.
Оглоблю вбили, затем с помощью топора и ножа придали оконечности деревяшки вытянутую конусообразную форму, после чего Рихтера подали двум всадникам, которые и насадили мерзавца на кол. Очнувшись от дикой боли, Рихтер заорал благим матом, схватившись за литвинов обеими руками. Те подали лошадей в разные стороны, и заостренный конус оглобли пропорол живот казненному, выйдя острием наружу.
Посмотрев поверх корчившегося на колу человека, Свиртил громко, говоря в небо, перечислил имена жмудинов, павших в прошлом году, разгреб ногой снег, наковырял пригоршню земли и швырнул ее в еще живого Рихтера.
– Передаю тебе, мать Жямине, убийцу и насильника Рихтера. Да будет принят он в мир Гильтине! И не коснется нога его этого света более!
Совершив обряд, Свиртил умылся снегом. Выделил провожатого к саням с ранеными, приказал оттащить трупы в одно место и, подмигнув крестьянским ребятишкам, разрешил им выбрать себе ножи из трофейного оружия. Все это произошло так обыденно, словно и не было ни какого боя и казни. Оставалось проверить дорогу до Пнева и привести в порядок отряд.
В это время расхрабрившийся пневский староста, видя, что до него никому нет дела, стал складывать разбросанные пожитки, причем привлек для этого дела пленных эстов, чем спас их никчемные жизни. Как-никак, а с соседями с Изменки ему еще предстояло жить бок о бок дальше, а этих двоих он знал лично. Из пяти саней у них остались только трое, но мастерски связав обломанные древки копий и используя другой подсобный материал, спустя сорок минут были готовы волокуши. С молчаливого согласия Свиртила пневцы увели эстов с собой. Литвины двинулись дальше. Несколько верст, отделявших Чудские Заходы от Пнева, отряд преодолел быстро, и едва из поля зрения скрылись еще дымящиеся бревна сожженной деревни, как навстречу вылетел Славка. Выслушав доклад разведчика, Свиртил решил посмотреть все сам. Тевтонцы заполонили весь противоположный берег. Крестоносцы явно готовились перейти границу Самолвинского княжества, и Свиртил приказал развернуть знамя с двумя медведями. Продефилировав на восточном берегу, настолько, чтобы быть замеченными, литвины повернули назад. Война продолжалась, но уже вступила в завершающую стадию. Оставалось выявить победителя.
Глава 5. Битва у Чудского озера
На прекрасном черном жеребце, чья шерсть блестела, как поверхность озера, освещаемая полной луной, укрытым плащом из дорогих соболей восседал старик. И любой житель Дерпта безошибочно опознал бы в нем самого влиятельного человека тех мест, ибо выше него не стоял никто. Неспешно перебирая четки, он вел беседу с сопровождающим его воином. Осторожным, неуклюжим шагом за ними плелся мул, нагруженный мешками и дорожными сумками, покачивая плохо закрепленным походным креслом.
– Gebranntes Kind scheut das Feuer
[64], ― ответил Герман Иоганну старой немецкой поговоркой, когда тот вновь стал жаловаться на опрометчивость похода.
– Но вы сами говорили… – попытался возразить собеседник.
– Забудь, – коротко ответил старик, вглядываясь куда-то вдаль. – Только Господь все знает наперед, а я лишь слуга Его.
Войско епископа подходило к Изменке, где должно было соединиться с тевтонцами, и Герман с высоты своего коня заметил десятки стягов союзников. Теперь можно было забыть, как всего час назад он, с заметным сомнением правильности своих действий, выслушивал родственника. Епископ даже хотел послать еще одного разведчика к Чудскому озеру, но постоянные доклады о том, что новгородский король повернул на восток и в спешке уходит к устью Желчи, каждый раз успокаивали его. Сейчас же все сомнения рассеялись. Герман вздохнул полной грудью и шепотом прочел короткую молитву «Pater noster»
[65]. В этот момент конь епископа оступился, и четки из ливанского кедра соскочили с руки обтянутой шелковой перчаткой, нырнув в сугроб. Епископ очень дорожил четками. Привезенные из Иерусалима, в сто пятьдесят бусин, или как принято было говорить, в пятнадцать десятков, в память о главных событиях в жизни Иисуса и Его Пречистой Матери, эти четки достались ему при возведении в сан.
– Стоять! – заорал Герман. – Мои четки! Отыщите их!
Ближайшее окружение перерыло весь снег, даже покопалось в земле, проверив пятачок обочины под сугробом вершок за вершком, но четок не нашли. Герман заподозрил, что под шумок их сперли, всматривался в глаза искавших, однако все без толку. Расстроенный потерей, епископ впал в апатию и пришел в себя, когда Андреас фон Вельвен поносил на чем свет дерптских воевод, за то, что те дали возможность уйти новгородцам на восток, а не удержали их на Омовыже.
– Какого дьявола? Мы должны были их поджидать, а не они нас! – брызжа слюной, орал вице-ландмейстер. – Александр имеет фору в сутки, если не двое.
– Один день ничего не решает, – возражал ему Энгельберт из Тизенгаузена, чей шлем украшали позолоченные рога, копируя верхушку герба, – наоборот, новгородцы думают, что все уже закончилось. Я знаю этих русских; во время опасности они хуже разъяренного медведя, а как только считают, что все хорошо, их можно брать голыми руками.
– Что-то я не заметил, чтобы вы хоть раз взяли их голыми руками.
– Да не раз. Бил я их всегда. Трусы! Бегут, поджав хвосты! – вставил реплику предводитель датского отряда.
Андреас даже не стал отвечать на бахвальство. Лучше немецких рыцарей – воинов нет! Если сам Герман Балк (а его слово многого стоило) не советовал воевать с Русью без должной подготовки, то куда там датчанам, которых новгородцы гоняют по Балтике и в хвост и в гриву. Усмехнувшись, он отвел Энгельберта в сторонку. Из всего окружения епископа Энгельберт из Тизенгаузена единственный, кто серьезно интересовался политикой, вершащейся за пределами его лена. Все же тесное знакомство с графским родом Вельпе не прошло даром, а братья Изо и Бернхард, слывшие незаурядными политиками, привили свое хобби бывшему вассалу. И если кто-то сходил с ума по охоте или выпивке, то Энгельберт находил утешение в получении информации, иными словами, был изрядно любопытен. Имел резидентуру в Новгороде, Полоцке, Риге. Вел обширную переписку и был больше дипломатом, нежели военным, и, следовательно, вменяемым собеседником.
