Данный список требует еще нескольких замечаний. В нем (стрк. 76) мы находим первое упоминание на ассирийском языке о запрещении определенных приношений. Известно, что в жреческом Кодексе запреты такого рода очень многочисленны; теперь можно надеяться, что ассирийская религиозная литература предоставит нам и другие примеры, и предполагать, уже с некоторой долей правдоподобности, что на реке Иордан евреи лишь продолжили традицию, которую позаимствовали в долине Евфрата. — Вина, вменяемая тому, кто не отпускает заключенного (стрк. 29-31), также напоминает одно библейское предписание: «Если купишь раба Еврея, пусть он работает [на тебя] шесть лет, а в седьмой [год] пусть выйдет на волю даром»
[231]. Употребление в пищу жертвенного мяса также пагубно
[232]. Мы знаем, что у евреев никто не должен был есть мясо жертвы, принесенной во искупление греха
[233]. Возможно, ассирийский запрет также должен пониматься исключительно в связи с искупительной жертвой.
Исключительное значение, приписываемое проступкам против семьи, возможно, является напоминанием об эпохе патриархата. По-видимому, путь семитских народов к концепции государства был нелегким; арабы до сих пор не отошли от племенной организации. В подобном обществе семейные связи были тем более крепки и должны были быть тем более надежны, что лишь они одни поддерживали некоторое единство и порядок. Следовательно, все то, что имело тенденцию ослаблять эти связи, расценивалось, как преступление. Ассиро-халдеи, жившие в могущественных городах, создававшие обширные империи, в этом вопросе сохраняли представления своих предков — скотоводов и кочевников.
Возникновение городов знаменовало собой становление более развитой цивилизации; это новое формирование породило новые обязанности для граждан, которые в него входили. Возможно, что у каждого такого полиса, как и у божества, которое ему покровительствовало, имелось сакральное имя, хранившееся в строгой тайне, поскольку знавший его приобретал неограниченную власть над городом. Следовательно, «произнести название своего города»
[234] значило совершить неблаговидный поступок, приносящий несчастье
[235].
Состояние ритуальной нечистоты — вещь чрезвычайно заразная; оскверненный оскверняет все, к чему прикоснется, будь то люди или предметы. Мы уже видели несколько вариантов того, как происходит заражение
[236]: заразиться можно, разговаривая с жертвой колдовства, употребляя в пищу хлеб, воду или другие напитки, принадлежащие ей или какому-либо грешнику, даже заступаясь за грешника
[237], и, наконец, принимая нечистое серебро из рук заколдованного человека
[238]. Достаточно простой встречи:
«7. в пролитую воду омовения ступил он,
9. свои ноги в нечистую воду погрузил,
10. в воду немытых рук посмотрел,
12. женщину с нечистыми руками обнял,
14. на девушку с нечистыми руками позарился,
15. ведьмы рукой коснулся,
17. человека с нечистыми руками обнял,
Табличка АА
4. Кого-то нечистого телом коснулся»
[239].
Естественно, в состоянии нечистоты человек не должен был пытаться войти в контакт со своим богом
[240].
Некоторые из мамит кажутся не чем иным, как санкцией, относящейся к определенным аграрным табу. Плоды земли могут охраняться табу, нарушение которого приносит несчастье; отсюда — мамит, фактически, как результат срывания растений на полях и тростника в камышовых зарослях
[241].
Мы видели, что разновидность проклятия или колдовства, называемая мамит, может проистекать из прегрешения, совершенного против богов, города, семьи, или индивида, или же контакта с нечистотой. Сверх того существует определенное количество деяний, считающихся роковыми, причем нет возможности определить, для кого или почему они предосудительны. По отношению к нравственности они сами по себе так же безразличны, как разбитое зеркало или опрокинутая солонка, однако зло, которое они в себе «несут», от этого не менее фатально. Выяснить происхождение этих суеверий обычно чрезвычайно трудно либо в силу их древности, либо из-за того, что порождает их простой народ, и зачастую скрытно. Известно, с какой легкостью и даже расположением простой народ принимает самые невероятные россказни, с какой поспешностью выводит универсальный закон из более или менее достоверного частного случая и, наконец, с каким упорством он отметает любые доказательства противного, которые может доставить ему последующий опыт, фольклор всех народов является прежде всего свидетельством стойкости их легковерия. Тем не менее мы можем, по крайней мере в общем виде, выделить некоторые из путей формирования народных суеверий. Прежде всего в необходимый закон возводится реальное, однако случайное совпадение или последовательность двух фактов. Случалось и еще случится так, что самый молодой или самый старший из тринадцати человек, которые пообедали за одним столом, через год умирает. Находится немало упрямцев, и когда, напротив, смерть одного из сотрапезников следует за обедом на восемь персон, вера в роковое влияние числа тринадцать остается неискоренимой. В связи с этими «опытными» данными можно сказать, что они a priori выводятся из характера существа или события, признанного роковым. Основополагающий принцип этого умозаключения, который мы обнаружим в практической магии, состоит в том, что подобное порождается подобным. Именно поэтому многие народы убеждены в роковом влиянии прелюбодеяния на урожайность полей и плодовитость стад
[242]: нарушение человеком брачного закона поражает всю природу бесплодием. В силу того, что я назвал бы «этимологическим предрассудком», сходство между причиной и следствием может быть чисто вербальным. Тогда связь одной с другим устанавливается путем игры слов. Именно по этой причине, если луна находится в той фазе, которую ассириец обозначает, говоря, что «она окружает себя рекой», то следует ждать наводнения
[243].
