Одного этого отрывка было бы достаточно, чтобы показать, что в магических ритуалах перемещения ассирийцы использовали животных так же, как нити и изображения. Текст, опубликованный Крэйгом
[362], предоставляет нам еще один пример переноса чар на животное, причем в смысле, которым, как мне кажется, полностью пренебрег г-н Мартен
[363]. Ритуал предписывает убить свинью и заключить (takamme) в ее тело чары, которыми отягчен человек. К сожалению, этот текст, в том состоянии, в каком он до нас дошел, не дает нам достаточно четкого представления о способе, посредством которого совершался перенос, так как мы не видим, в какой форме чары попадали в тело свиньи. Выбор животного напоминает о том, каким любопытным образом освободил одержимого Иисус: «И просили Его все бесы, говоря: пошли нас в свиней, чтобы нам войти в них. Иисус тотчас позволил им. И нечистые духи, выйдя, вошли в свиней»
[364].
Глава VIII
МАГИЧЕСКАЯ ФАРМАКОПЕЯ
Ритуалы разрушения применялись главным образом против рока и колдунов. Против болезней, какова бы ни была их причина, одержимость, порча или мамит, очень часто использовались магические лекарства. Впрочем, это правило не было абсолютным: фармацевтические обряды редко употребляются самостоятельно и не ограничиваются случаем болезни.
Факт использования при лечении болезни веществ животного, растительного и минерального происхождения, проглатываемых пациентом или применяемых в виде мазей, припарок или примочек на определенные части тела, сегодня представляется абсолютно чуждым магии, и, конечно, употребление мышьяка против лихорадки как научный метод лечения. Нам известно, что это один из ядов, которые оказывают воздействие на всех существ живой природы и «паразитицидная» сила которых неоспорима; и, поскольку, с другой стороны, мы знаем, что лихорадка является паразитарной болезнью, мы не видим ничего магического в эффективности мышьяка против лихорадки. Однако человеческий разум не одним махом и не напрямик пришел к пониманию подобных вещей. Даже прежде, чем дойти до эмпиризма, который, если и не выводил терапевтический эффект медикамента из его химических свойств логическим путем, но, тем не менее, уже имел научное основание, констатацию неизменных результатов, человек долгие столетия нащупывал путь вслепую. Или, скорее, он медленно и с огромными усилиями выбрался из-под спуда предвзятых мнений и скороспелых теорий, которые в течение долгого времени освобождали его от сомнений и отвращали его от наблюдения. Он начал с того, что приписал различным веществам качества, подсказанные ему некоторыми особенностями их строения и цвета, или просто их названием, иногда искаженным или утратившим свое истинное значение благодаря одной из бессмыслиц, столь частых в народной этимологии.
Мы знаем, что вера в симпатическую фармацию, в существование связи между формой растений и их действием, одним словом, в «сигнатуры», была воспринята всем средневековьем и что народные суеверия все еще полны ею. «Echium vulgare, — говорит Литтре,— будучи покрыт пятнами как гадюка (vipere), назывался ужом (viperine) и рекомендовался в качестве средства от укусов этого животного». Даже в настоящее время морковь обязана своей незаконной репутацией лекарства от желтухи и непроходимости желчных протоков печени лишь красновато-желтому пигменту, который ее окрашивает. Таким образом, в истоках медицины также обнаруживается символика, основа всякой магии, а фармация, в начале своего существования, совпадает с последней.
В какой мере вавилонская фармация очистилась от первоначальной детской символики, чтобы достичь эмпиризма? Это очень сложно установить. Возможно, что трава зачатия, трава родов, трава любви, о которых идет речь во фрагменте, процитированном Деличем
[365], были обязаны своей чудесной репутацией лишь сопоставлению того же рода: подразумевается, что способность увеличивать плодовитость могла приписываться растениям, вроде граната или мака, благодаря большому количеству содержащихся в их плоде зерен. Происхождение этой репутации также может объясняться простым каламбуром на основе исходного названия растения и слов еru, aladu, rати, которые означают зачинать, рождать, любить. Трава молодости, которой собирался воспользоваться Гильгамеш, когда ее у него похитила змея, называлась «старик снова стал молодым»
[366].
Чтобы с полной уверенностью решить, какую роль в рецептах ассирийской магии следует отвести эмпиризму и символике, нам понадобилось бы знание ботанической и минералогической лексики, которого нам не хватает и, возможно, еще долго не будет хватать. В действительности мы без труда понимаем, что название растения или камня может ad nauseam (до отвращения) повторяться в заклинаниях без того, чтобы на сотый раз установить смысл было легче, чем в первый. Только одна лексикографическая табличка может вывести нас из затруднения. Ассирийцы оставили нам достаточно документов такого рода для того, чтобы можно было надеяться обнаружить подробные и методично составленные списки, которые позволят идентифицировать названия, до сих пор не поддающиеся усилиям филологов. Например, мы ограничиваемся переводом лишь нескольких названий очень распространенных деревьев, вроде кипариса, кедра, пальмы, и некоторых растений, таких как кунжут и мята. Значительное количество названий растений, как, например, lardu, mastakal, haltappan, приходится просто транскрибировать
[367]; и для очень многих идеограмм, обозначающих растения, вроде AN. HUL. LA, GAM. GAM, NU. LUH. НА и др., мы игнорируем даже ассирийское произношение. Понятно, что в такой ситуации мы почти не можем взять на себя смелость критиковать рецепты ассирийской магии.
Тем не менее одно замечание напрашивается уже сейчас. Благодаря тому, что нам известно о современных магиях, мы привыкли искать в их рецептах самые необычайные и редкие вещества, составляющие неожиданные смеси. Это свойственно магии, которая не слишком чистосердечна и уверена в себе и которая стремится главным образом поразить и сбить с толку легковерное простодушие своих клиентов. Ничего подобного в ассирийской магии нет. В употреблении находятся самые обычные вещества, вроде вина и масла, соли
[368], фиников и кунжута, который жители Востока столь широко использовали и продолжают использовать в питании, маштакалъ, «которым полна земля»
[369], GIS. SE. SA. KU, «которым полон хлеб»
[370]. Слюну, которой приписывалась способность как губить, так и исцелять
[371], никак нельзя считать малораспространенным веществом. Ассирийская магия никак не касалась необычного или сверхъестественного: ее рецепты были результатом суждений a priori, их логика считалась непререкаемой, а испытание доказывало их достоинство и бесспорную силу.
