Эта вера во всемогущество слова, определенно, является причиной введения в заклинания рассказов, вроде тех, какие мы читаем на 16-й табличке о злых утукку
[385]. Она повествует о том, как семь демонов дерзнули напасть на Сина, луну, и как в конце концов они оказались побеждены, после того как в первой атаке отбросили Шамаша и Адада, поспешивших на помощь Сину. Как было сказано, этот миф, прозрачный символ лунного затмения и победы света над духами тьмы, был включен сюда вовсе не в надежде, что демоны, исполнившись стыда при воспоминании о своем поражении, убегут и оставят одержимого в покое. Эти существа не слишком стыдливы. Я бы увидел здесь, скорее, устный эквивалент ритуалам разрушения, о которых я говорил выше. Воинственные танцы индейцев, помимо того, что они симулируют разгром врага, являются для них верным средством достижения победы, а драматическое представление беспорядочного бегства и уничтожения семи злобных духов, безусловно, расценивалось как непогрешимый способ освобождения бесноватого. Вместо того чтобы изображаться мимикой, ритуал мог передаваться словами и от этого быть не менее эффективным: в устной или физической форме, символика всегда неотразима
[386].
Поскольку сила слова такова, что словесное выражение явления оказывается равноценным самому явлению, есть более веская причина для того, чтобы соответствующим образом сформулированный приказ не мог остаться втуне. Демон, от которого требуется покинуть тело одержимого, уже не может мучить его дальше, и добрый гений, приглашаемый занять свое место, не может отказаться. Отсюда эта формула, которой часто завершаются заклинания: «Злой рабицу пусть уйдет, пусть он держится в стороне; пусть в его теле пребывают добрый шеду, добрый ламассу»
[387]. Этемму подчиняется голосу того, кто призывает его против колдуний
[388]. Так же и чары, о которых говорится «уничтожены»
[389], уничтожаются на самом деле. «Пусть этот человек очистится»
[390], и он немедленно становится чист. «Пусть злой язык пребывает в отдалении»
[391], и его слова тут же теряют всяческую силу. Колдуны, если сказать им: «Не переправляйся через Тигр и Евфрат, не переходи через ирригационные канавы и каналы, не проходи через стены и ограды, не выходи через входы и выходы
[392] оказываются не в состоянии ни покинуть свои логова, ни проникнуть в дома. Если же вы никак их не отвратили заранее и оставили им время произвести свои колдовские действия, то вам достаточно сказать им, например: «Уходите, уходите; убирайтесь, убирайтесь; прячьтесь, прячьтесь; убегайте, убегайте; повернитесь вспять, ступайте, уходите, убирайтесь; пусть ваше колдовство улетит на небо как дым; уходите из моего тела; убирайтесь из моего тела; спрячьтесь вдали от моего тела; бегите из моего тела; поверните прочь от моего тела; не возвращайтесь в мое тело; не приближайтесь к моему телу; близко к моему телу не подходите; не угнетайте мое тело»
[393]. Эти многочисленные повторы, которые, конечно же, не имеют ничего общего с литературными, прекрасно показывают, какой эффект ожидается от произносимых слов,— они воспроизводились с целью увеличить действенность, поскольку полагали, что эти слова обладали собственной силой. Очевидно, что фразы вроде такой: «Не убивай меня, не уничтожай меня, не топчи меня ногами»
[394], или: «Пусть ваше колдовство, ваша порча не приближается ко мне»
[395], или еще: «Пусть твое заклинание не приближается ко мне, пусть твои слова не нападают на меня»
[396], не являются ни простыми пожеланиями, ни молитвами, обращенными к колдунам; это категорические запреты, которые никто не может нарушить. Экзорцизм не менее полезен против мамит или их последствий: «Пусть больной живет, пусть парализованный ходит, пусть закованный освободится, путь заключенный будет свободен, пусть пленник увидит свет. Тот, кто в немилости у своего бога и своей богини, пусть с этого дня обретет их милость; пусть закрытое сердце бога и богини N, сына N, будет открыто для него. Пусть его прегрешения будут омыты; пусть с этого дня он будет избавлен, освобожден. Пусть табличка с его грехами, с его проступками, с его пороками, с его мамит, пусть болезни, вызванные мамит, будут брошены в воду. Пусть его грехи будут изглажены, его проступки сняты; пусть его чары растворятся, болезни излечатся. Пусть нужда, печаль, тоска, болезнь, стоны и жалобы, дни без отдыха, несчастье, печаль, скорбь с этого дня будут изгнаны из тела N, сына N»
[397].
Тот факт, что посредством заклинания экзорцист стремится оказывать на неодушевленные предметы точно такое же влияние, как и на духов, прекрасно доказывает, что эти слова призваны вовсе не умолять или запугивать, но обладают действием, до некоторой степени механическим. С их помощью он стремится вынудить стихии содействовать достижению его цели: «Пусть вас накроет гора, говорит он колдунам, пусть гора станет для вас препятствием, пусть гора вас задержит, пусть гора вас уничтожит, пусть гора заставит вас отступить, пусть гора вам мешает, пусть гора вас раздавит, пусть гора вас поглотит, пусть могучая гора упадет на вас»
[398]. Или же: «Против волшебницы и ведьмы пусть возмутятся улица и дорога, пусть возмутятся дом и жилище»
[399]. Одно заклинание взывает о помощи в борьбе с болезнью к морю, рекам и горам: «Головная боль, боль рта, боль сердца, горячка, глазная боль, пусть море... волна, поток, вода Тигра, вода Евфрата, черные горы, белые горы, крутые горы заставят их повернуться вспять»
[400].
Помимо того, что слова, добавляемые к операциональным ритуалам, увеличивают их действенность, они могут подкреплять их результат, делая его более надежным, или «заверять» его, до некоторой степени фиксируя его и придавая ему окончательный характер. Такова, по моему мнению, цель слов, подобных этим: «Его узел развязан, его колдовство уничтожено, все его слова наполнили собой пустыню»
[401]. Или же: «Все волшебство, чары моих колдуний развеяны, растворены, более не существуют»
[402]. Или еще: «Водой смерти я покорил ваше сердце, я уничтожил вашу печень, я исторг стоны из вашего сердца, я помутил ваш рассудок, я разрушил ваши наветы, я сжег ваши чары, я уничтожил замыслы вашего сердца»
[403].
