– Что такое? – спрашивает Алек.
– Просто поверить не могу, что все это случилось с Кэсси.
Мне не хочется ему врать, но что еще остается? Никто не должен узнать. Как оно вообще сюда попало? Кто это нашел? И как?
Я пытаюсь успокоиться и просто дышать. Вдох – выдох. Но сердце никак не желает меня слушаться. Может, во всем виноват стресс. А может, Алек.
Его рука касается моей. Я переплетаю наши пальцы. Он наклоняется, и я знаю, что нам не стоит быть здесь, не стоит стоять так близко друг к другу. Он вообще не должен мне нравиться.
Алек целует меня. По-настоящему – тепло и мокро, гораздо мокрее, чем я ожидала, и так глубоко, что я боюсь, он отыщет все мои грязные секреты, вытянет из меня своим великолепным языком.
Мы целуемся так долго, что у меня немеют губы. Я уже не понимаю, чей он: мой, или Бетт, или принадлежит только самому себе. Я забываю защитить себя, забываю контролировать дыхание. Забываю обо всех гадких вещах, которые развесили тут по стенам. А потом меня накрывает снова – сразу после того, как весь страх исчез из моего организма. Сердце стучит, дыхание сбивается. Это неправильно. Я безумно его хочу, но Алек не мой. Пока нет.
– Но как же Бетт… – шепчу я так тихо, как только могу, чтобы вес ее имени ненароком не раздавил комнату.
Он говорит, что с ней все кончено. Говорит, что все ей расскажет. Говорит, как сильно меня хочет. Я прижимаюсь к нему, на этот раз целую его первой, позволяю вкусу его губ стереть все секреты и всю ложь, что меня окружает.
14. Бетт
После репетиции я сразу возвращаюсь в комнату – Элеанор уже лежит в старой фланелевой пижаме, с закрытыми глазами, погруженная в свои грезы. Я слышу, как она проговаривает каждое движение танца Снежной королевы. Громко захлопываю дверь.
Вечером в пятницу мне хочется повеселиться, а она, посмотрите-ка, уже в пижаме. Как уж тут не разозлиться.
– Алек заходил, – сообщает Элеанор.
В голосе ее нет ни капли раздражения. Она думает, что мы можем говорить об Алеке, словно он звезда кино или моя пара на выпускной, но ведь на самом деле нас связывает кое-что посерьезнее.
– Выглядел как-то печально. Наверное, жалел, что тебя не застал. Сказал, что написал тебе и целый час ждал у лестниц, пока коменды не ушли.
Выдавливаю улыбку. Сердце сжимается, и я надеюсь, что она не врет насчет «печально». У нас с Алеком все как-то… странно после того, как он заходил сюда в прошлый раз. Ощущение, что с тех пор уже несколько месяцев прошло.
Сжимаю в руках телефон. Иногда я специально не отвечаю на его сообщения сразу же, чтобы показать ему, что у меня есть дела и поважнее. Хочу, чтобы Алек подождал, – пусть знает, что я серьезно отношусь к своей карьере и что моя жизнь не обязана вращаться вокруг него. На самом деле все так и есть.
У Элеанор звонит телефон. Она выключает звук. Он звонит снова. Она с неохотой опять сбрасывает.
– Кто это? – спрашиваю как бы машинально.
Ведь вот в чем штука: ей обычно никто не звонит. Кроме меня, конечно. Даже ее мама слишком занята младшими близнецами.
– Никто. – Лицо ее становится пунцовым, а голос срывается, будто она нервничает или сходит с ума. Элеанор дрожит и тараторит: – Тебе понравились новые дополнения Морки к соло? Они ведь так не похожи на…
– Плевать я хотела на репетиции. – Смотрю на нее. Пытаюсь спросить о телефоне снова, но она молчит, и я перевожу тему: – Ты сказала Алеку, где я?
– Так я же не знала, где ты. Кстати, где ты была?
– А кто тебе звонил? – парирую я.
Элеанор вздыхает:
– Мой старший брат.
Она врет. Не смотрит на меня, и у нее чуть дрожит нижняя губа. Я слишком хорошо ее знаю. Когда у нас вообще появились секреты друг от друга?
Я не должна показывать, что меня это беспокоит. Совсем скоро ей понадобится моя помощь, и все вернется на круги своя, это точно. Так всегда происходит.
– Так вот, Алек оставил тебе записку.
Чувствую себя двенадцатилеткой, носящейся со своей первой влюбленностью, когда Элеанор протягивает мне выдранную из тетради страницу со знакомым почерком. Сердце мое екает, совсем как тогда, когда нам было по тринадцать и мы только-только учились целоваться.
«Би, театр Коха. Жду на ступенях. – А»
Прошу Элеанор не ждать меня и, если что, прикрыть, хотя никто меня не хватится. Пока мы появляемся на репетициях, на занятиях и в кабинете диетолога, учителям и комендантам все равно, где мы шляемся.
Пару раз в семестр мы с Алеком традиционно ходим в театр Коха поздно вечером, когда занавес уже задернут и уборщики готовы проигнорировать нас за пару сотен баксов. Мы называем это «экскурсиями». У Алека есть туда доступ, его родители, кажется, состоят в каждом совете инвесторов, так что у него свои пути к поиску кодов и паролей. Это мне в нем тоже нравится. Он хороший парень, да, но это вовсе не делает Алека скучным.
Когда я подхожу ко входу, он уже там, стоит в своем шарфе с красными полосами и сером пальто. Глаза его блуждают по моему лицу, словно на самом деле он совсем на меня не смотрит.
– Привет тебе, незнакомец.
Кладу руку ему на локоть – жест знакомый и безопасный, успокаивающий. Думаю о том, что совсем скоро День благодарения, выходные, и можно будет запереться в комнате у него дома и нагнать потерянное время. У него там огромная кровать и простыни всегда пахнут лавандой.
– Пошли, а то холодно.
Алек меня не целует и даже не обнимает. Вводит охранный код, и мы проходим за кулисы. Тут темно, и мы ищем выключатель, водя руками по стенам. Свет включается – не все лампочки, но их большая часть. Сцена освещена наполовину, зал темный, и мы с Алеком наконец остаемся одни. От бархатного занавеса знакомо пахнет пылью и чем-то еще, чего я не могу описать.
Алек поднимается на сцену безо всякого почтения, исполняет несколько точных прыжков и поворотов, а потом садится на отполированный до блеска пол. Я подхожу к сцене намного аккуратнее. Это мой храм. Когда я забываю, каково это – быть маленькой танцовщицей, – величественная сцена заставляет меня снова чувствовать себя крошечной, легкой и живой.
Ложусь на пол и смотрю в потолок: представляю себя в костюме, исполняющей такую сложную композицию, которая не снилась ни Морки, ни мистеру К. Я хочу спать на сцене, чтобы всегда чувствовать тепло льющегося на меня света. Ряды прожекторов похожи на звезды. Мы с Алеком часто здесь шалим: его рука в моих волосах, моя – в его, деревянный пол поскрипывает, а от света нам, разгоряченным, становится еще теплее. Но сегодня он только хмурится, глядя на меня.
Я сажусь.
– Я скучаю по совместным репетициям, – говорю, широко распахнув глаза, и хочу положить голову ему на плечо, но он отодвигается. – Я ведь люблю тебя.
