Она развалилась на полу, словно блинчик. Из костюмерной порой доносится голос Алека, и каждый раз Джиджи смотрит на дверь, как преданный щенок. Даже не скрывается. Выглядит жалко. Похоже, они теперь действительно вместе, хотя она что-то там мямлила о том, что он не «спросил» ее. И потому она не уверена.
В чем ей стоит быть уверенной, так это в том, что если Бетт не ненавидела ее раньше, то теперь ее точно разорвет от гнева.
Помяни дьявола…
– Еще не закончили? – Бетт появляется и ждет ответа, словно мы все ей тут должны. И ей отвечают – кто-то из младших объясняет, что парни опоздали. У этой девчонки на лице написано, как сильно она хочет угодить Бетт.
Бетт отправляет в рот кусочек какого-то фрукта.
– Как дела, Джиджи? Как чувствуешь себя?
– Нормально, – откликается Джиджи. – Я не больна.
Последнюю фразу она произносит как-то странно, будто «больна» – запрещенное слово в ее лексиконе. Джиджи сужает глаза и косится на Бетт:
– А почему ты спрашиваешь?
– Мистер К. просил. Я ведь здесь дольше всех и просто хочу держать тебя в курсе. Давно пора было спросить тебя о том о сем. Мы здесь не терпим хулиганов и травли. Ничего ведь такого не происходило?
Джиджи не поднимает взгляда, словно все ее внимание приковано к растяжке. Меня немного мутит – вспоминаю, что тоже приняла в этом участие. Ну, почти. Интересно, видела ли Бетт медицинскую справку? А видела ли ее Джиджи? Мне стыдно, но всего на мгновение. О Кэсси тоже стараюсь не вспоминать. С ней обходились еще хуже.
– Все хорошо, Бетт, – отвечает Джиджи без особого усилия. – Но спасибо, что спросила.
Бетт прикрывает ресницами свои невыносимо голубые глаза и чуть смеется:
– Если что-то случится, не молчи. Я всегда готова помочь.
Джиджи не успевает отреагировать – нас всех зовут внутрь.
В костюмерной полно света, витают ароматы парфюма и грима. Сюда мы заходим всего два раза в год. Костюмы приносят из хранилищ труппы.
Наслаждаюсь каждым проведенным здесь моментом. На одном столе лежат тиары, а на другом – украшения для костюмов, сделанные вручную пуанты и сложенные башенкой балетные тапочки – розовый слоеный торт. Настроение у всех поднимается. Здесь мы просто девочки, играющие в переодевание. И это лучшая часть балета.
Волонтеры – в основном матери – приносят наши костюмы. Некоторые нужно подогнать и лишний раз проверить. Мы с Джиджи стоим рядом, и нам подносят костюмы феи Драже: ткань цвета сливы ниспадает с деревянных вешалок, лиф расшит каменьями. Мы одновременно дотрагиваемся до костюмов в абсолютном восхищении. Была бы наша воля, ходили бы в них всегда.
– Тебе очень пойдет, – говорит Джиджи одна из матерей. На меня и не смотрит, словно я этот костюм никогда не надену. Она знает, как работает балетный мир.
Женщина помогает Джиджи облачиться в крошечный костюм, он слишком сильно сжимает грудную клетку – нужно ослабить. Прячу улыбку, прекрасно зная, что у меня такой проблемы не будет.
Меряю костюм кордебалета – розовый, свободный, с юбкой до колен. Его наденут все, кто будет танцевать Вальс цветов. Ткань ужасно колючая.
– Надень сеточку для волос.
Другая мать передает ее мне. Натягиваю ее поверх пучка и иду в угол с париками. На меня надевают белый парик, который пахнет детской присыпкой и шариками от моли, а выглядит так, словно место ему на голове судьи из семнадцатого века. Смотрю на отражение остальных членов кордебалета. Все мы выглядим как клоны одной и той же девушки.
Выползаю из костюма и облачаюсь в разноцветное боди Арлекина. Мое тело покрывают черные и белые ромбы, вокруг шеи оборачивается штука, похожая на фильтр для кофе. На спине у меня – золотая замочная скважина, через которую куклу Арлекина заведут на сцене, словно я маленькая фигурка из музыкальной шкатулки.
– И Джун Ким! – кричит мадам Матвиенко через всю комнату.
И тут я понимаю, что она уже не один раз повторила мое имя. Подхожу к ней, опустив голову. Ее голос здесь так же важен, как и голоса наших русских учителей, хотя она всего лишь костюмер.
– Повернись-ка, – произносит она без особых эмоций, лицо ее остается безучастным, губы сжаты в тонкую линию. Она похожа на злую рыбу. Мадам Матвиенко наклоняется и оборачивает вокруг моей талии мерную ленту.
Борюсь с желанием опустить взгляд и увидеть цифры самой. Задерживаю дыхание. Чувствую себя великаншей и жду, когда лента натянется. Костюмерша вкалывает в талию пару булавок, а потом встает, чтобы поправить парик на моей голове.
– Хм… Слишком большой. – Снимает этот и достает другой. – Но костюм подходит. Ты так похожа на свою мать, но тело у тебя как у отца. Ты тонкая, высокая, и у тебя такая крошечная голова. Совсем как у него.
– Про… простите? – еле выдавливаю из себя. Она, должно быть, ошиблась. Перепутала меня с Сей Джин или другой корейской девочкой. Мы ведь для них все на одно лицо.
– Крошечная голова. У всех его детей. Так смешно. Маленькая голова у такого сильного мужчины, правда? – Мадам Матвиенко наконец замечает мое лицо, как я побледнела и как у меня дрожат ноги.
– О чем вы говорите?
Мне приходится присесть, чтобы не упасть. Голос мой звучит так высоко, словно принадлежит кому-то другому. И теперь очередь мадам Матвиенко бледнеть, потом краснеть, а потом почти зеленеть – видимо, от того, что сказала что-то опасное. Что-то, о чем стоило промолчать.
– Я запуталась. Я думала, ты… Перепутала тебя кое с кем. Но нет, конечно, нет. Ты И Джун. И Джун Ким. Так похожа на остальных. Ох уж эти ваши крошечные талии и шелковистые волосы. Все на одно лицо. Прости.
Она пытается улыбнуться и выставить все так, словно это была обычная ошибка, пусть и довольно расистская. Но я чувствую – знаю, – что это не так. Мадам Матвиенко знает моего отца. Может, все они знают.
У меня кружится голова. Я вся вдруг покрываюсь холодным потом и не могу и слова произнести. То, что я хотела узнать всю свою жизнь… Ответы были под самым моим носом.
19. Джиджи
Заколка скользит в замок, и он тихо щелкает. Мне бы сейчас собирать в общежитии сумку, готовиться к выступлению. Растягиваться или сидеть в физкабинете, опустив стопы в коробку со льдом. Готовить свой разум и сердце к долгим нагрузкам. В зале будут все мастера Американской балетной труппы – искать новые таланты. Все танцоры труппы будут оценивать, как мы танцуем их роли. Станут нас судить. А в первом ряду будут сидеть мама с папой и тетей Лиа и шептаться тревожно, когда я выйду на сцену.
Но волноваться об этом я начну через пару часов, а пока иду на третий этаж и проникаю в комнату, где хранятся балетные туфли. На ночь комната закрыта, мы уже все получили для выступления. Коридоры пусты, свет выключен. Я прокрадываюсь внутрь, и меня обволакивает запах сатина и канифоли. Я пробираюсь сюда уже во второй раз. У меня не было времени все тут осмотреть, но теперь я не упущу возможность. Туфли будут лежать здесь еще месяц, а потом их перевезут в соседнее здание.
