Постеры на стенах рекламируют балетную обувь. Через стекло видно заднюю комнату, в которой сложены ряды фабричных туфель и кожаных тапочек, а также сделанных вручную пуантов для членов труппы. Они похожи на воздушные розовые конфеты, запечатанные в пастельные обертки.
Перебираюсь через стойку. Провожу пальцами по туфлям и читаю имена. Обувь для каждой девушки из кордебалета, для каждого солиста, для каждого танцора.
Я захотела стать балериной именно из-за туфель. Увидела такие в мусорном баке в центре Сан-Франциско – хорошенький розовый сатин, заляпанный кофе и жиром. Я полезла за ними прежде, чем мама успела меня остановить, и вытащила одну туфельку. Мне так хотелось взять ее домой, отчистить и оставить себе, но мама не позволила. Она залила меня бактериальным мылом и записала в балетный класс. Она думала, это будет легко. Хобби, которым может заниматься девочка с дырой в сердце. Но когда учитель сказал, что я танцую достаточно хорошо для профессиональной лиги, мама попыталась тут же вытащить меня оттуда.
– Слишком много стресса, – говорила она за обедом после того, как мне пришло письмо из балетной школы.
– Но я люблю балет. – Я тогда как раз пришивала эластичную ленту к своим пуантам. Хотела успеть сделать дюжину пар до отъезда.
– Тебя могут увезти в больницу прямо из зала. Одно неверное движение. Одно слишком тяжелое выступление. Я не хочу тебя потерять. – Она говорила так, словно сию минуту схватит меня, закрутит в банку и уберет в кладовую до зимы.
Мама плакала, когда я сказала ей, что лучше буду танцевать всего год, чем не буду танцевать вовсе. Плакала, когда я собирала чемоданы и отец отвез меня в аэропорт. Плакала, когда я попросила ее не приезжать в Нью-Йорк, чтобы помочь мне с жильем.
Достаю несколько туфель, предназначенных для солистов, и надеваю, хотя знаю, что они мне не подойдут и не стоит портить новую обувь. Я не поднимаюсь на носочки – просто представляю, каково это – носить такие туфли. Быть танцовщицей в труппе.
И все мои сомнения исчезают.
До того, как поднимется занавес, осталось полчаса. За сценой хаос: мечутся полуодетые девочки и нервные работники сцены, нанося завершающие штрихи. Где-то в животе бушуют нервы – совсем как бабочки, если их потревожить. Поверить не могу, что я действительно здесь, ведь я мечтала об этом всю свою жизнь. Как вообще я могла быть такой спокойной? Сегодня я наконец-то увижу родителей в зрительном зале и покажу им, зачем уехала так далеко и почему это того стоило.
Подхожу к краю сцены – плотные бархатные шторы разойдутся с минуты на минуту. Выглядываю в щелку между ними, наблюдаю за зрителями… И тут она настигает меня. Боязнь сцены.
Сердце заходится в бешеном ритме. Адреналин подскакивает. Я пытаюсь сделать дыхательные упражнения, которым меня учила мама, но ничего не выходит. Прикладываю два пальца к запястью, чтобы измерить пульс. Будь на мне монитор, он бы сейчас отчаянно пищал и привлек бы всеобщее внимание. Сосредотачиваюсь на счете: шестьдесят восемь, семьдесят три, восемьдесят четыре, девяносто шесть. А сердце стучит все быстрее. И еще быстрее. Я не могу его успокоить.
Знаю, что делаю только хуже, но разве я могу отказаться? Вот так просто подойти к Морки и сказать, что я не смогу этого сделать? Что это опасно? Я не могу не танцевать. Особенно сейчас, когда ноги завели меня так далеко вперед. Дыши, Джиджи, дыши!
Снова считаю, на это раз медленнее, прислушиваюсь к сердечному ритму. Пятьдесят семь, шестьдесят два, семьдесят восемь, восемьдесят пять. Вдох – выдох, вдох – выдох. Чувствую, как расслабляются мышцы. А потом я сбиваюсь – сильные руки обнимают меня за талию, горячее дыхание обжигает шею, и по рукам бегут мурашки, а сердце опять набирает темп.
– Алек.
Я поворачиваюсь так, чтобы он полностью меня обнял. Приникаю к нему, вдыхаю его запах. На нем красно-золотая туника Щелкунчика и колготки, маска осталась где-то за сценой. Театральный свет заставляет его золотые волосы сиять, и что-то сегодня есть в его глазах… Что-то особенное. Что-то, что заставляет мое сердце биться еще быстрее.
– Шоу состоится. – Я слышу его ясно, несмотря на окружающий шум. – Я рад, что буду танцевать с тобой.
Он опускается на одно колено и кланяется. Я улыбаюсь.
– Я тоже рада, что танцую именно с тобой.
Подаю ему руку. Он целует ее, поднимается и снова меня обнимает.
– Надеюсь. – Он переходит на шепот. Мы так близко друг к другу и никого, кроме друг друга, не слышим. – Ты позволишь мне стать чем-то большим, чем просто партнером по танцам?
Он что, и вправду это спросил? По телу разливается жар – краснеют щеки, шея, грудь, и все мое существо полнится огнем.
– Надеюсь. – Его слова обжигают мне ухо. – Ты станешь моей девушкой.
Я никогда еще не видела, чтобы Алек так нервничал.
Поднимаю взгляд, тону в океане его глаз и киваю. Он достает крошечную коробочку из своего камзола – красную, перехваченную золотой ленточкой, совсем как подарки под рождественской елкой, которая стоит в дальнем углу сцены. Не сдерживаю радостного смеха, когда мы оба оседаем на пол и я открываю коробочку. Где-то позади объявляют, что занавес поднимут через десять минут. Скоро начнется второй акт, но мы не уходим.
Внутри коробочки, на тонкой белой бумаге лежит золотая подвеска в форме розы размером с ноготь моего мизинца.
– Для тебя. На удачу. – И Алек целует меня.
Через несколько минут начинает играть музыка, и я жду за кулисами своей очереди. Мне все еще кажется, что я сплю. В воздухе разлито напряжение. Другие танцоры встают на цыпочки позади меня, снуют туда-сюда, ожидают моего выхода. У меня дрожат пальцы. Я потею. Чувствую на себе чужие взгляды и почти слышу их мысли. Не облажается ли?
Мышцы напряжены. Тысячи других балерин по всему миру носили этот костюм и танцевали эту роль. Надеюсь, я смогу станцевать так же хорошо, как и они. Поправляю юбку, как учила мадам Матвиенко. Роза Алека надежно спрятана под сливовой тканью. Я вшила ее в костюм – никак не могла перестать вертеть ее в руках. Лишний раз окунаю пуанты в канифоль, чтобы наверняка.
Мимо проходит Джун, готовая выйти вместе с остальным кордебалетом. Чувствую на себе ее взгляд. Она выглядит прекрасно – и такой тоненькой, почти эфемерной. Жаль, что мы так и не подружились. Мы могли бы обняться сейчас. Вместо этого я ей киваю, а она кивает в ответ.
– Удачи, – произношу одними губами.
– Ты имела в виду мерде
[10]. – Она слегка улыбается.
Отвечаю тем же и отворачиваюсь. Думаю только о своем выступлении. Мы несколько недель работали над своими ролями, целыми днями, и все ради шести минут на сцене. Шесть минут, чтобы показать балетным мастерам, чему ты научился. Балет должен выглядеть идеально, потому что, если ты ошибешься, они заметят. Все заметят.
