– Что такое? – У него снова пробивается акцент. – Ресторан не нравится? Тут вроде уютно.
– Не в моем стиле. – Делаю глоток вина – все равно, даже если окрасятся зубы. – Найди себе хорошенькую подружку среди новичков и води сюда.
Анри замолкает и быстро доедает свой стейк. Я не ем ничего. Просто тыкаю в еду вилкой, представляя на ее месте лицо Джиджи. Или глаза Анри.
– У меня нет времени. Знаешь что-то, так выкладывай.
К столику подходит владелец заведения, и они с Анри перебрасываются парой слов на французском. В детстве я немного учила его, но сейчас ничего не могу разобрать. Анри поворачивается, погружается в разговор с головой. Меня он представлять не торопится. Ну и ладно.
Оцениваю пару, которая сидит за соседним столиком: они обсуждают оценки своего сына по математике. А потом загорается экран телефона Анри – он лежит прямо тут, на столе. Выгибаю шею, чтобы посмотреть, что там. Это Уилл. Звонит дважды, а потом от него приходит куча эсэмэсок. Отчаянных «Где ты?» и «Сыграем в бильярд?», а еще «Может, посмотрим вечером ТВ?». Такие посылает только по уши влюбленная девчонка. Стараюсь не лыбиться. Получается, Анри играет за обе команды? Что ж, в балетном мире такое не редкость. Но еще радостнее оттого, что Уилл сместил свое внимание с Алека.
Анри резко заканчивает разговор и берет в руки телефон.
– Я в туалет, а потом прочь отсюда, – объявляю я, натягивая пальто. – Мне уже все равно. Говори что хочешь. Никто тебе не поверит.
Встаю, не дав ему ответить.
Туалеты находятся позади главного зала, в том же углу, где висят фартуки, стоят детские стулья и прячется одинокий платный телефон-автомат. Привожу в порядок волосы и заново крашусь своей красной диоровской помадой. Анри никто не поверит. Повторяю это про себя несколько раз, а потом пишу своему дилеру и прошу его подойти к зданию школы, когда ему будет удобно.
Не удивляюсь, завидев Анри у стены, когда выхожу из дамской комнаты. Он обнимает меня за талию, его пальцы легонько гладят меня через пальто. Упираюсь в него руками, но он стискивает меня, как будто собирается поднять, как на репетиции в студии. Мне щекотно, и я пытаюсь вырваться, но Анри зажимает меня в темном углу.
– На меня твои штучки не подействуют. – Отталкиваю его, но он и не думает отвалить. – Отстань от меня!
– Каково это?
– Что «это»?
Оглядываюсь в поисках официантов или других посетителей, которым приспичило в туалет. Но здесь никого нет. Словно Анри специально попросил их держаться подальше от этого темного угла.
– Оказаться загнанной в угол. Как Кэсси.
– Ничего я твоей драгоценной девушке не делала. Мы дружили. – Произношу это так убедительно, что сама себе верю. Разговор окончен. Пытаюсь грациозно выбраться из коридора, но он встает у меня на пути.
– ЭЙ ТЫ, – повышаю голос. – ОТВАЛИ, СКАЗАЛА!
– Да ладно тебе, Бетт. – Его шепот щекочет мне шею и похож на касание призрачных пальцев. – Не сучись. Я знаю, что ты с ней сделала…
Я толкаю его. Сильно. Не руками – их Анри держит, – а всем телом. И он наконец-то отстраняется.
– Заткнись. Ничего я не делала. – Копирую его ужасный шепот, меня трясет. – Все ты выдумываешь. Совсем отчаялся?
Я чуть не плюю ему лицо. На секунду я почувствовала себя маленькой, испуганной и слабой. Анри должен за это заплатить. Он проник мне под кожу, встал на моем пути, заставил меня прийти сюда. Но я – Бетт Эбни, и я не позволю ему забыть, что это значит.
– Ты вовсе не рыцарь для Кэсси, так что прекрати строить из себя героя, – проговариваю быстро. Слишком быстро. Я практически в огне. Представляю, как расскажу о том, что Анри зажимал меня в углу, мистеру К. И никто не поверит в его россказни. Фантазирую, как мистер К. прижмет меня к своей груди и позволит выплакаться прямо на его идеально выглаженную рубашку. Но потом вспоминаю, что наши отношения изменились, и этого он мне никогда не позволит. Я даже наедине с ним остаться не смогу.
– То есть я вру? – Анри растягивает слова, и с его акцентом они звучат почти смешно.
– Найди себе хобби, что ли. – Проскальзываю мимо него.
– Это из-за тебя Уилл уронил ее прошлой весной, – произносит Анри, и я останавливаюсь. – Она повредила ногу и до сих пор не выздоровела. Но ты ведь на это и надеялась.
Застываю, но тут же успокаиваюсь и стараюсь не выдать своих чувств. Уилл ему что-то рассказал? Разве он стал бы? Разворачиваюсь на каблуках.
– Держу пари, ты и в остальных мелочах виновата.
Его слова заставляют сердце биться где-то в районе желудка. Как ведро в пустом колодце. Бум.
– Я наблюдал за тобой в последние месяцы. И видел, как ты смотрела на Джиджи. Я знаю, как и что ты планируешь. – Анри так близко, что я чую вино в его дыхании. – Ты заставила Уилла уронить Кэсси. Она сказала, что подъем был идеальным. И я найду док…
Стираю слово «доказательство», затыкая его неаккуратным, отвратительным поцелуем. Просовываю язык в рот Анри и принимаю его собственный. Не самый плохой способ избавиться от обвинений. Я и не на такое готова пойти, чтобы защитить себя. Может, если Анри распробует мой настоящий вкус, то забудет о Кэсси. Я ведь уже так далеко зашла и просто не могу проиграть.
21. Джун
Сижу с матерью в ее любимом ресторане «Чо Данг Кол» в корейском квартале. Мне даже душ принять не дали. И переодеться после репетиции. И уж тем более у меня не было времени подумать, как мне снова заполучить роль солистки. Морки воспевала мое исполнение Арлекина в «Щелкунчике», но на весенний кастинг это никак не повлияло.
Мама просто зашла в школу и забрала меня прямо из студии. Она, кажется, хочет мне что-то сказать – постоянно поджимает губы. Но я отвлекаюсь на окружающие нас звуки.
Мы слишком близко к магазину Большой Мэйси, и туристы постоянно заходят в ресторан и спрашивают карри. Я пью похлебку из кимчи, воды и тофу, остальное остается в тарелке. Раньше я любила здешнюю еду – когда была помладше. Когда я еще любила есть. Но сейчас мама следит за мной, словно ястреб, и периодически тыкает пальцем в тарелку, наблюдая за тем, как и сколько я ем. Горло болит ужасно. Каждый кусочек – словно осколок металла, который царапает мои нежные внутренности. Почему люди вообще любят есть? Жевание – это так отвратительно.
Я виню свое тело в том, что мне не дали танцевать Жизель. Но еще не поздно все исправить.
– Ты слишком тощая, – наконец выдыхает мама.
Она собиралась с силами почти все то время, пока мы ели в тишине. Я знаю, что она всего лишь беспокоится и что в самом деле любит меня, но она никогда не умела этого выражать.
– Ешь больше. – Мама придвигает ко мне тарелку манду
[11], сочных мясных пельменей, которые едва не лопаются – так много в них начинки. Меня от них тошнит.
