– Я… Я не знаю.
Комендант вешает трубку и подходит к нам. Сей Джин уходит за дверь, все еще плача в трубку.
– Что случилось?
Коменданту не соврешь.
Почему они не перестанут задавать одинаковые вопросы? Меня от этого мутит. Рот словно заклеили суперклеем. Сижу, прижимая ладони к дивану, – мне срочно нужно что-нибудь повертеть в руках. Хотя бы пудреницу. Мне нужен якорь.
Комендантша переводит взгляд на Бетт, и та поворачивается ко мне.
– Я задержалась в студии «Б». И пришлось пойти по лестнице, потому что лифты не работали. Услышала крики. Увидела, как падает Сей Джин. Я уже жаловалась уборщицам на то, что пол слишком скользкий.
Бетт ведь знает, что это я толкнула Сей Джин. И так легко врет… Да я сама ей чуть не поверила! Комендантша поворачивается ко мне:
– Джун? Сей Джин говорит, что ты толкнула ее.
– Я не толкала, – шепчу. – Она… упала.
– Зачем ей врать?
– Не знаю. – Бетт отвечает за меня.
– У нас всегда были… проблемы, – поддакиваю я.
На столе звонит телефон.
– Что ж, отправляйтесь спать. Разберемся утром. – Комендантша поднимает трубку и прикрывает ее рукой. – А ты, Джун, держись от Сей Джин подальше.
Она подозревает меня. Но и Бетт она привыкла верить. Никто не хочет обвинять золотую девочку во лжи, чтобы потом разбираться с ее психованной мамашей.
Сей Джин возвращается в комнату в тот момент, когда мы уходим. Она обзывает меня по-корейски – я слышала такое в мыльных операх, которые смотрит мама. Сей Джин ложится на диван с ледяным компрессом, лицо у нее красное от пролитых слез.
Мы с Бетт поднимаемся на одиннадцатый этаж. Я чувствую на себе ее взгляд, но она молчит. Может, ждет, когда я сама что-нибудь скажу.
Она уже поворачивается в сторону своей комнаты, но тут я хватаю ее руку:
– Спасибо.
Сначала она не отвечает, и я думаю, что это молчаливое согласие.
– Это правда? – вдруг спрашивает она.
– Что?
– Я слышала все, что сказала Сей Джин. – Она смотрит прямо в глаза. – Это ты сделала все это? С Джиджи?
– Нет. – Я хмурюсь. – А разве не ты?
Бетт строит гримасу:
– Нет!
– Что ж, ты никогда не была примерной ученицей, – напоминаю. – И всем это известно.
– Ты тоже.
Я хочу, чтобы ее раскрыли, раз я теперь попала под следствие. Хочу, чтобы все ее секреты выплыли наружу. Не только мои. Потому что чем больше ужасного о ней узнают, тем скорее поверят, что виновата Бетт. А не я.
По крайней мере, этим я себя успокаиваю.
31. Джиджи
Я просыпаюсь от боли в ноге. В окно бьет апрельский дождь, и свет сквозь него едва пробивается. Наблюдаю за бабочками, бьющимися в инсектарии. Им не хватает солнечного света. И мне тоже.
Я назвала моих оранжево-черных питомцев в честь великих балетных мастеров: Марта, Джелси, Михаил, Светлана и Рудольф. Мои бабочки – балерины от мира животных. От природы двигаются легко и спокойно.
Смаргиваю слезы. Они всегда тут как тут, стоит мне остаться одной. Из-за таблеток я соображаю медленно, но иногда я просыпаюсь и ясно понимаю, что произошло. В такие моменты меня словно накрывает огромной волной.
Кто-то действительно специально подложил стекло в мою туфлю?
Горькая правда: это так.
Почему именно мне?
Самый вероятный ответ: потому что я получила роль Жизели.
Другой: потому что я новенькая. Потому что я черная. Потому что я встречаюсь с Алеком.
Вспоминаю лицо тети Лиа в больнице, когда она увидела мою ногу. Родители уже грозились прилететь и забрать меня домой. У меня не было ответов на их вопросы. А теперь я задаюсь такими же. Меня от них тошнит. Желудок сводит, но мозг не перестает размышлять о произошедшем, сопоставлять и надумывать. А там есть над чем подумать.
Бетт оставила надпись на зеркале – в этом я уверена. Она сама призналась – в том числе в том, что повесила нашу с Анри фотографию в Свет. Но не в том, что оставила в подвале другие фотографии – ее и Алека. А ведь они были только у нее. Неужели она всерьез думает, будто я поверю, что это сделал Алек? Или Элеанор? Она не признавалась в том, что написала предупреждение в Свете, но это на нее похоже. Не знаю, кто послал мне то отвратное печенье и кто подложил мне осколки зеркала – а ведь это самое важное. Должно было быть. Если б не медицинская справка.
Это случилось еще в октябре: кто-то увидел мою ЭКГ и подумал, что я слишком слабая.
Я целый день провалялась в постели. В голове туман от лекарств. Хромаю по комнате.
Большинство учеников проводят четверг в студиях или за домашкой или бегают по магазинам. Даже Джун куда-то ушла. Вот бы с ней поговорить. Она такая логичная – сразу бы вызнала, кто виноват. Наверняка это целая шайка. Бетт не смогла бы провернуть такое в одиночку.
Пишу Алеку – вдруг он сможет зайти после репетиции и мы сходим в комнату пилатеса на растяжку, просто чтобы я не теряла форму. Я не вернусь в класс еще как минимум неделю, а премьера уже через пять. Я не смогу поучаствовать в последних приготовлениях. Смогу только смотреть.
В комнате полно зеркал, мягких мячей, фиолетовых и синих ковриков и весов. В остальном она пуста. Я делаю упражнения, которые показывал доктор. Лежу на спине, погружаясь в подушки, опускаю ноги на приступку и тянусь, хотя ногу еще рано нагружать. Стальная конструкция двигается вместе с моей ногой, обещая вернуть мне силу. Проходит пять минут, и я начинаю отчетливо ощущать швы в ноге. И боль.
– А тебе не рановато все это делать? – раздается голос.
Я оборачиваюсь и вижу в дверях Уилла – потного, с полотенцем на плечах.
– Рановато, – отвечаю, но делаю еще пару подъемов.
Он подходит и протягивает мне руку – словно мы сейчас на сцене и готовимся исполнить пару па-де-де. Я принимаю помощь.
– Ты можешь еще сильнее ее повредить.
– Говоришь как один из учителей, – замечаю я.
Или как моя мама.
– Вот и славно. – Он садится на коврик и начинает разминаться. – Так что тебе можно делать? Что говорят?
– Немного растяжки. Легкие подъемы. Нижний станок.
Это практически ничего.
Уилл приподнимает брови. Жалеет меня.
– Может, поговорим о чем-нибудь другом? – молю я, хромая за гантелями в угол.
Он опережает меня и приносит их сам. Я что-то бормочу и благодарно улыбаюсь. Мы садимся на пол вместе.
– Наверное, не стоит спрашивать, узнали ли они, кто подложил тебе это стекло?
