– Вы что, язык проглотили? – Он переводит взгляд с меня на Уилла и улыбается.
– Никто не хочет обсуждать расизм. – Джиджи проводит рукой по шее, совсем как Бетт. Наверное, чтобы разрядить атмосферу.
– Просто устали, – машет рукой Уилл.
Он чуточку покраснел, когда к нам подошел Алек. И так напряжен, словно пытается срастись со стулом. А еще постоянно кидает взгляды на Анри.
Я все еще молчу. Никто не хочет разговаривать с самым привилегированным мальчиком в школе о цветных девочках в балете.
– Джун, готова забрать тютю? – спрашивает меня какая-то девочка, и я благодарна за то, что она вклинилась в наше подобие разговора.
Поднимаюсь с места, машу рукой и ухожу. Джиджи – следом, просит ее подождать. Но я даже не сбавляю шаг.
Здесь все девочки из пятой и шестой групп, и у каждой в руках белые тренировочные тютю. Мы поднимаемся на лифте до общежития. Я все думаю про Уилла и про то, как он легко плачет. Мы ведь с ним в чем-то похожи. Всегда вне толпы. Но ему нужно смириться с этим. Ничто не изменит его положения в школе. Он должен драться, если хочет чего-то добиться. Как я. Или смириться.
– Пропустите, – выкрикиваю, подходя к нашей двери.
Каждую ночь с тех пор, как начались репетиции, они все приносили свои тютю в мою комнату, так как я теперь работала на мадам Матвиенко. Я решила стать волонтером в надежде хоть что-то разузнать об отце, ведь ей точно что-то известно. Но возможности мне пока не представилось.
Протискиваюсь сквозь толпу. В меня случайно врезается Бетт, которая явно целилась в Джиджи.
– Осторожней, – бросает она, даже не обернувшись.
– Это моя комната, – замечает Джиджи, проходя мимо.
– Успокойся, Джиджи. Тебе нельзя напрягаться. – Глаза Бетт сужаются. – Я ведь так о тебе беспокоюсь.
Последнее она сказала громко, чтобы все ее услышали. В ее голосе – искусственная доброта. Такую Джиджи не любит.
– Все в ряд! Давайте! – Беру бумагу со списком имен. – По одному.
Они бросают свои тютю прямо посреди комнаты, словно я их служанка. Бетт и Элеанор подходят последними. Гора одежды похожа на свадебный торт.
– А это что такое? – вдруг спрашивает Элеанор.
Болтовня и смех вдруг обрываются, как бывает в классе, когда Виктор поднимает руки над клавишами по просьбе Морки.
– Господи, о господи, – причитает одна из танцовщиц помладше, не в силах остановиться.
Бетт прикрывает рот, трясет головой и отходит к стене. Гулко ударяется о нее спиной. Все смотрят куда-то позади меня, но я не спешу оборачиваться. Джиджи кричит, и я роняю список. И медленно поворачиваюсь.
Инсектарий лежит на боку. По подоконнику раскидано его содержимое. Сухие лепестки роз валяются у меня на кровати.
Отвожу взгляд от Джиджи. В животе все переворачивается. Все бабочки пришпилены к стене швейными иглами.
Джиджи опадает на пол и хватается за грудь. Слезы льются градом. Я не слышу, что она говорит. Она плачет и задыхается, издает ужасные звуки, и все от нее постепенно отходят. Кто-то зовет комендантов. Кто-то достает мобильники, чтобы позвать на помощь. Джиджи продолжает трясти.
37. Джиджи
Свет отражается в темных, мертвых глазах моих бабочек. Их крылья разорваны и сломаны и кажутся еще более хрупкими, чем тогда, когда еще шевелились. Самый мрачный в мире парад, застывший, полный угрозы.
Нарочитый. Они приколоты в ряд – словно кто-то линейкой вымерял.
Мои бабочки.
Внутри все холодеет. Лицо горит. Кажется, я сейчас упаду на пол. Они взялись за меня всерьез.
Слова эхом отдаются в моей голове и расходятся по всему телу. Это правда. Это угроза. Не только моему месту здесь, в школе, но и моей жизни. Слова застряли в моей голове, и я слышу, как пиликает мой монитор.
Все мои бабочки мертвы.
Перед глазами пляшут точки. Замечаю, как Бетт трясет головой и как Джун хмурится, осуждающе на нее глядя.
– Это ты сделала! – кричу я Бетт, а потом остальным.
Сердце – барабан, отбивающий слишком быстрый ритм. И я понятия не имею, как его остановить.
Все от меня отпрянули. В коридоре появляются коменданты, спрашивают, что случилось. Я не могу перестать кричать. Срываюсь на всех. Джун пытается меня остановить. Я чувствую, как ее тонкие руки обхватывают меня в районе груди. Бетт убегает в коридор. Я хочу припустить следом. Хочу гнать их всех до самого края мира.
– Кто это сделал? Кто? – кричу.
Элеанор берет меня под руку с одной стороны, комендантша – с другой, и они ведут меня к лестнице. Из-за слез я не вижу дороги. Пульс учащается. Мы оказываемся на первом этаже, в офисе мистера Лукаса. Он – единственный из взрослых, кто еще остался в здании.
Остальные танцоры проходят мимо – наверх или домой – и смотрят, как меня, зареванную, всю в поту, заталкивают в комнату.
На лице мистера Лукаса не двигается ни один мускул, он даже не пытается ободрить меня, не предлагает присесть и не слушает объяснения комендантов. Я сажусь в мягкое кресло и чувствую себя совсем маленькой, ногами не достаю до пола. Он так похож на Алека, но выражение его лица никогда не бывает таким же внимательным и теплым, как у сына.
Пытаюсь незаметно утереть слезы и привести себя в порядок, но потом снова вспоминаю о своих бабочках. Сердце не успокаивается, голова кружится, того гляди скатится с плеч на колени.
Мистер Лукас закрывает дверь и вздыхает.
– Тебе сегодня нелегко пришлось. – Тон серьезный. – Но я давно хотел с тобой поговорить. Мне жаль, что свел нас подобный случай.
Он передает мне коробку с салфетками и обещает, что школа проведет расследование всех инцидентов. От этого мне не становится легче, но они предприняли хоть какие-то шаги. Не знаю, кто мог такое сделать. Бетт? Стала бы она убивать моих бабочек? Из-за Жизели? В голове вертятся подозрения. Мистер Лукас слушает, как я перечисляю происшествия, захлебываясь слезами. Он неловко кладет руку мне на плечо. А потом встает, возвращается за свой стол, что-то записывает и наконец произносит:
– Мне жаль так говорить, но мы можем слегка сменить тему?
Ему все еще неловко, это сразу видно. Не знаю, чего стоит от него ожидать, но я готова говорить о чем угодно, только бы не о моих бабочках или о девчоночьих заговорах.
– Сейчас я задам тебе несколько вопросом. Очень серьезных.
Он отпивает воды из кружки.
– Вы меня наказываете?
– А что, ты сделала что-то не так, Жизель?
Я сглатываю. Признаться в том, что единственное школьное правило, которое я нарушила, – это позволила Алеку переночевать у меня пару раз? Может, стоит. Тогда он не станет звонить моим родителям. Но я не хочу, чтобы он плохо обо мне думал. Рассказал ли Алек, что мы с ним встречаемся? Нравлюсь ли я ему вообще?
