Я пробираюсь по гальке у берега и сажусь, опираясь спиной об ивовый ствол. Кора у нее жесткая, рассеченная трещинами и щелями. Сара сказала, эта кора – основной источник аспирина и что Элиан с Лизетт в войну использовали ее отвар как мягкое болеутоляющее, когда готовых лекарств не хватало. Я прислоняю голову к этой целебной коре и закрываю глаза, давая солнечным лучам, пробивающимся сквозь изящные листья, рисовать мелькающие узоры у меня на веках. Я думаю об Элиан, о том, как она стояла, укрывшись под деревом, и мечтала о Матье в тот вечер, когда на мельнице появился Жак.
Каково это, интересно, быть любимой таким человеком, как Матье Дюбоск или Жак Леметр? Добросердечным человеком.
Где-то вдали слышится тихий пульсирующий ритм проходящего поезда, он пробуждает меня от моих мечтаний. Здесь так умиротворенно (теперь, когда затихла цементомешалка Тома), что различаешь каждый звук: свистящую песню птицы в ветвях, далекий стук поезда, шелест листьев плакучей ивы, тихий шепот реки. Совсем не то, что вид на Темзу из окна лондонской квартиры. Там звуки тонут в шуме раскинувшегося вокруг города, но и те не проходят сквозь герметичные окна, так что внутри стоит тишина настолько полная, что ее никак не назовешь умиротворенной.
Чтобы не слышать эту тишину, я обычно включала музыку или радио, когда целыми днями оставалась одна в квартире.
Зак, должно быть, почувствовал, как мне было одиноко. И что-то переменилось в тот вечер, когда он предложил попытаться завести ребенка. Хотя мне казалось, что с виду в моем поведении ничего не поменялось, я перестала быть пассивным участником, каким была в начале нашего брака. Мой маленький, тайный акт неповиновения придавал мне сил каждый день, когда я вынимала из спрятанной в шкафу сумки одну из сбереженных противозачаточных таблеток и проглатывала ее.
Возможно, каким-то образом Зак тоже почувствовал эту перемену, эту малейшую утрату контроля надо мной, которую не мог толком понять. Как бы там ни было, какие бы ни были у него причины, он с видом торжественной щедрости предложил идею моего образования.
Почему каждый раз, когда он давал мне что-то, мне казалось, что у меня что-то отнимают?
– Ты могла бы учиться в университете, пока мы пытаемся завести ребенка, – предложил он. – Что думаешь? Ты говорила, что всегда жалела о том, что не могла продолжить образование после школы.
Я была удивлена и благодарна. Значит, он все-таки правда желает мне добра.
– О, Зак! Правда? Мне бы так этого хотелось! – сообщила я с улыбкой от уха до уха и представила себя в заполненной аудитории. Вот я пью кофе с другими студентами (я, конечно, буду старше их всех, но не до смешного), еду в метро с полной сумкой учебников, сажусь писать сочинение…
Мне пришлось немедленно понять свою ошибку, потому что выражение его лица сменилось с теплого на холодное. Я расслабилась, дала ему увидеть проблеск своих настоящих чувств, и это дало ему власть.
– Конечно, это обойдется недешево. Но я почитал в интернете про Открытый университет. У них учиться дешевле, и это избавит от дополнительных трат на дорогу. В конце концов, я не купаюсь в деньгах.
Вот оно опять. Одной рукой дает, другой отбирает. И хотя мысль о получении диплома через Открытый университет по-прежнему наполняла меня радостным волнением, почему мне казалось, будто стены квартиры сжимаются вокруг меня, а силуэт города отдаляется еще больше, становясь все более недостижимым?
Но, сказала я себе, получив диплом, я получу силу. Смогу найти хорошую работу, самостоятельно встать на ноги. А тоненький голосок прежней, потерянной части меня шепотом добавил: «А потом сможешь заработать достаточно денег, чтобы сбежать».
Это был шаг. А тогда шаг в любом направлении был лучше, чем сидеть, застыв, за стеклом моих окон.
Элиан, 1940
Вместо того чтобы уходить к себе в коттедж и дремать, граф начал проводить большинство послеполуденных часов в капелле. В это время дня, когда посуда после обеда была уже убрана, шато обычно погружалось в тишину. Большинство немцев были на своих постах в Кульяке, а те, у кого был выходной, отсыпались после вина, которым наслаждались за обедом по милости хозяина.
– Выставляй бутылку или две каждый день, – проинструктировал граф Элиан. – Как и твоим пчелам, нашим «гостям», чтобы быть довольными, требуется регулярный приток нектара.
Мадам Буан не могла справиться со ступеньками, ведущими в погреб. Она утверждала, что от их крутизны у нее кружится голова. Так что спускаться в прохладную темноту под каменным основанием, на котором располагалось шато, и приносить вино было обязанностью Элиан.
– Начинай с левых стеллажей, – сказал ей граф. – Лучшие бутылки справа. Даст Бог, мы сбережем их для себя, чтобы потом отпраздновать.
В одном углу погреба в ряд стояли три деревянные бочки, закрепленные подпорками. Когда Элиан первый раз спускалась туда, граф попросил ее внимательно посмотреть на бочки и сказать, не заметила ли она чего-нибудь.
– Средняя стоит чуть ниже остальных двух. Это странно, они все как будто одного размера, – сказала она, вернувшись. Граф кивнул.
– Когда спустишься в следующий раз, посмотри еще, Элиан. Ты помнишь слухи о секретном туннеле, соединяющем шато с мельницей? Это правда. Средняя бочка стоит на люке, вделанном в пол, потому и кажется, что она чуть ниже.
Элиан никогда не бывала в туннеле, но теперь часто думала о нем, спускаясь за вином: это был тайный проход, соединяющий ее работу с ее домом.
Как-то раз днем, спустившись в погреб за новыми бутылками (им нужно постоять наверху и постепенно нагреться до правильной температуры, чтобы их подали вечером), она поняла, что благодаря щедрости графа стеллажи слева почти опустели. Перед стеллажами справа громоздились какие-то коробки с печатью местного производителя вина и датой – 1937. Это часть драгоценных запасов графа с более изысканными винами? Или можно переставить бутылки на левый стеллаж, чтобы восполнить уже выпитое? Нужно будет узнать…
Немного погодя, направляясь в сад, чтобы поработать часок-другой, прежде чем идти помогать мадам Буан с ужином, Элиан решила заглянуть в капеллу и спросить графа о вине. Капелла была одной из старейших частей шато, ее камни дремали на послеобеденном солнце, разомлев от времени и молитв. Древний крест на остром фронтоне над входом указывал в небо, возвышаясь над крышами соседних зданий. Элиан мягко постучала по ветхой деревянной двери, не желая смутить графа, если тот молится. Странно, ей почудилось, что она слышит внутри два голоса, но когда она отворила дверь, граф поднялся с места, на котором сидел явно в безмятежном одиночестве, рядом с алтарем, прямо перед статуей Христа. Должно быть, он молился вслух, подумалось ей.
Когда она объяснила проблему с вином в погребе, граф широко улыбнулся, глаза у него сморщились от веселья.
– Ах, да, я и забыл об этих ящиках вина. У тридцать седьмого года ужасный вкус, вяжущий и резкий. Винодел не мог продать эти вина и отдал мне часть бесплатно вместе с другим заказом. Оно еще не начало вызревать да и после этого может оказаться непригодным для питья. Это как раз то, что стоит подать нашим немецким гостям – наилучший выход! Несомненно, Элиан, можешь переставить эти бутылки на освободившиеся стеллажи. Но только проследи за тем, чтобы не подать это вино мне! – Он снова сел на свой стул у алтаря. И, будто только вспомнив, добавил: – И возможно, мне придется попросить тебя совершить еще одну прогулку завтра, так что не забудь взять с собой платок. – В ответ на это Элиан дотронулась до красного шелка, повязанного вокруг шеи, и граф одобрительно кивнул. – Я дам тебе знать, – добавил он.
