Кончиками пальцев я еще раз обвожу линии креста, вырезанные на дубе. В течение почти семидесяти пяти лет длинный вертикальный надрез с двумя перекладинами расширялся, пока дерево росло. Но в то же время дуб залечил шрам, затянул рану.
Я провожу ладонями по рукавам рубашки, ощущая едва заметные рубцы под тонким хлопком, и удивляюсь тому, как мое тело залечило себя, точно так же как это дерево.
Крест – такая же часть дуба, как его ветви и корни. Так и мои шрамы теперь часть меня, навсегда. И все же восстановление есть. Тело находит способ затянуть раны, жить со шрамами. Исцелиться. И, да, даже расти.
Элиан, 1944
Зима казалась бесконечно длинной. Сердце Элиан застыло от горя и чувства потери, которые не мог растопить даже первый теплый весенний день. Несмотря на слова Ива, она чувствовала, что потеряла обоих мужчин, которых любила. А война все тянулась, истощая Францию, обескровливая ее. Ситуация переломилась и была теперь против немецкой армии – это было очевидно по озабоченному виду и унынию солдат в шато, проводивших месяц за месяцем вдали от дома и семей в чужой голодной стране, где их ненавидели и боялись. Официальные сообщения в газетах сильно подвергали цензуре, преуменьшая неудачи оккупантов. Но граф приходил на кухню зимними вечерами погреться у плиты и выпить свой вечерний отвар и шепотом пересказывал Элиан и мадам Буан новости о растущем подъеме действий, о воздушных налетах союзников, о советских победах и немецких поражениях. Когда наступила весна и он стал сообщать о несомненных, устойчивых переменах в ходе войны против гитлеровского вермахта, хрупкие ростки надежды начали пробуждаться в их сердцах.
Однажды утром, ближе к концу мая, Элиан и мадам Буан были на кухне, готовили первые из ранних вишен, которые Элиан сорвала с дерева, растущего в уголке за сараем. Там на него попадало солнце, но мороз и ветер не доставали, так что оно всегда давало плоды раньше остальных деревьев. Пока она вырезала из ягод косточки, кончики ее пальцев окрасились в розовый цвет от кислого сока.
Когда в кухню вошли обер-лейтенант Фарбер и генерал, женщины отложили ножи и вытерли руки влажной тряпкой, вежливо оборачиваясь лицом к солдатам. Генерал редко наведывался на кухню – чаще обер-лейтенант Фарбер заходил один, донести до них официальные распоряжения, да граф время от времени передавал просьбы немцев подать определенное блюдо на ужин.
Генерал начал говорить, а обер-лейтенант переводил:
– Дамы, нашим частям приказано двигаться на север. Мы благодарим вас за ваши старания сделать наше пребывание в Шато Бельвю настолько приятным, насколько возможно для всех сторон. Однако шато не будет долго пустовать. Мы отбываем завтра, и у вас будет приблизительно два дня, чтобы подготовиться к следующим посетителям. Другая часть будет проходить через эту местность по пути на север. Они используют шато в качестве базы на несколько дней – возможно, дольше, пока не получат дальнейшие указания. Ситуация сейчас немного неопределенная. Обер-лейтенант Фарбер останется здесь в качестве связного, чтобы помочь новоприбывшим, так как он здесь в курсе всего. От всех остальных пока – ауфвидерзеен
[46]. Но кто знает, возможно, мы скоро вернемся, если слухи о попытке вторжения окажутся очередной ложной тревогой.
Щелкнув каблуками, он развернулся и вышел, а за ним и обер-лейтенант.
Следующие двадцать четыре часа прошли в суматохе и шуме: солдаты собирали вещи и готовились к переброске. Через пару часов после того, как последние из них с прощальным ревом моторов уехали, направившись к станции, Элиан оторвалась от работы с пчелами. Она подняла голову, услышав отдаленный ритмичный стук поезда. Этот, должно быть, будет наполнен солдатами, а не гражданскими ссыльными.
Но, возможно, он повезет этих солдат к другому месту ужаса и смерти. Она чувствовала, что дороги войны сходятся воедино, пока она движется к кульминационной, переломной точке. Станет ли она концом или для Франции это только начало чего-то еще худшего?
Когда звук проходящего поезда растворился вдали, она закрыла улей, с которым работала, подняла ведра с медовыми рамками и понесла их в шато.
* * *
Новые гости Шато Бельвю сильно отличались от солдат, занимавших его последние четыре года. Солдаты бронетанковых войск, прибывшие как раз тогда, когда Элиан и мадам Буан перестилали последние постели, были закаленными в боях на русском фронте, с погасшими от виденного глазами и онемевшими от содеянного душами. Их танки с грохотом поднялись по дороге к Шато Бельвю, кроша камни и измельчая камешки в облако плотной пыли, еще долго висевшее в воздухе после того, как пульсирующий рев моторов стих.
Элиан торопливо выполняла свои обязанности, опустив голову и не поднимая глаз. В своих черно-серебряных формах эти солдаты принесли с собой новую темноту, и ей приходилось сглатывать кислый привкус страха, поднимавшийся в горле каждый раз, когда она сталкивалась с одним из них.
Когда не нужно было помогать мадам Буан, Элиан проводила как можно больше времени в саду, поливая посадки этого года, обрезая сухие ветки, побитые морозом прошлой зимой, и выпалывая сорняки с огородных грядок. Она с головой погружалась в работу, благодарная за то, что та отвлекает ее от тяжести на сердце. Она по-прежнему горевала по Джеку и часто ходила через поля к молодому дубу на краю рощицы навестить его могилу. Трава там вновь хорошо укоренилась, а полевые цветы соткали покрывало для его тела. В течение зимних месяцев тонкие ветви дуба казались безжизненными палками с несколькими сухими, сморщенными коричневыми листьями, торчащими там и сям, несмотря на зимние бури. Но потом одним весенним утром она заметила, что на конце каждой ветки начали открываться первые новые листья, робко разворачивая нежные завитки зелени. В тот день она повернулась лицом к восходящему солнцу и посмотрела на восток в сторону Тюля. Ей стало любопытно, что в этот миг делает Матье. Думает ли он когда-нибудь обо мне? Как он справляется с отчаянием и лишениями, которые навлекла на нас война? В чем-то, ей казалось, о потере Джека горевать было проще, чем о потере Матье. У смерти было ощущение завершения, которого расставание не приносило. Ее сердце все еще тосковало по Матье, несмотря на попытки убедить себя в том, что она должна принять, что он сделал свой выбор и ушел. Слова Ива у могилы застряли у нее в голове, стали искрой надежды, подобной огоньку свечи в темноте. Но даже если Ив был прав и Матье действительно заслуживал прощения, утекло уже так много времени и столько всего случилось, что оба они не смогут быть теми же беззаботными молодыми людьми, какими были до начала войны.
* * *
– Где господин граф? – проворчала мадам Буан. – Его ужин будет совершенно испорчен.
Элиан, мывшая посуду, выглянула в окно и посмотрела во двор. Стоял прекрасный июньский вечер, ласточки падали и взмывали вокруг каменного креста над часовней, легко разрезая неподвижный летний воздух.
– Должно быть, все еще молится. Он сегодня дольше обычного.
