Вопли вперемежку с отборной бранью возвестили о правильности выбора прицела. Затем все смолкло, и через какое-то время погас огарок в противопожарной вазочке, погрузив конуру помимо тишины еще и в темноту. Анна перестала ориентироваться во времени: утро сейчас или поздний вечер, уже было несущественно. Время стало делиться на смену ее караульных, добрых и злых. Первые могли зачерпнуть и передать немного воды из лошадиной поилки да перекинуться парой слов, а злые не делали и этого. Кормить пленницу никто не собирался, и если бы не несколько корок хлеба, отданные охранником, то фактически ее бы уморили.
На вторые или третьи сутки заточения от двери убрали подпорку, и внутрь зашел прилично одетый молодой человек с очень недобрым взглядом, держащий в руке то ли вилы для сена, то ли ухватку для горшков. Не говоря ни слова, он схватил Анну за волосы и прижал ее шею этим предметом к стене. Теперь, даже захоти, она не смогла бы причинить никакого вреда подонку, чем тот сразу же воспользовался.
– Альхен, деликатнее, – вдруг раздался женский голос. – Не испорть товар.
– Помогите, – хрипя, попросила Анна, уткнувшись лицом в деревянную стену.
– Конечно, помогу, моя душенька, – продолжала издеваться незнакомка, – я только за этим сюда и пришла.
Жульет пришлось потратить немного времени, чтобы убедить Анну принять противное совести предложение. Как только было произнесено первое «нет!», мадам отвернулась, а ее подручный принялся сдирать с узницы юбки. И тут Ромашкина применила прием, испробованный когда-то на тульском полицмейстере. Маленький женский кулачок угодил точно в ноздри насильника, и красавчик Альхен, схватившись за лицо, пулей вылетел из каморки. Но это было лишь прелюдией у негодяев. Минут через пятнадцать в темницу приволокли юную девушку, с которой совершенно не церемонились. Через крики о помощи и мольбы о спасении, в конце концов, состоялся разговор. Анна не могла примириться с мыслью, что ради нее должен жертвовать собой посторонний человек. И, конечно, осознавала, что позже, в случае открытия всех обстоятельств, месть бандитов, которая падет на нее, будет ужасна. И все эти рассказы о вероломном нарушении поручиком (которого она едва знала) некого договора – не более чем хорошо прикрытая ложь. А значит, отвечать можно той же монетой, столь любезно предлагаемой этой ужасной женщиной. Наконец, уверенность в том, что для своего спасения она приложила все старания, убедила похитителей, и Анна Викентьевна дала свое согласие. Написанное якобы своему любовнику Полушкину письмо было подписано и сдобрено слезами, а дверь узилища снова оказалась запертой. День должен был повторить предыдущий, лишь с небольшим исключением: стали два раза приносить еду и давали вволю напиться.
* * *
Мы часто говорим: трать сокровища своего духа, не копи в себе – вернется сторицей; плачь, дабы утешиться; скорби, дабы возрадоваться; стремись к совершенству, дабы научить других, смело и без оглядки лезь на этот столб развития, а сорвешься – падай и место запоминай. Запоминай, где соломки подстелить, где обильно смазано жиром и слишком скользко, а где стоит натереть канифолью и рискнуть. Вроде все я делаю правильно, а на душе все равно неспокойно, слишком стремительно развиваются события.
Однако стоит честно признаться, что было нечто крайне забавное в том, как я готовил первый цех завода к торжественному открытию. Чуть ли не на цыпочках подкрался к крыльцу проходной – так осторожно, словно все приглашенные могли наблюдать за мной из березовой рощи, готовясь немедленно обнаружить меня. Вытянув длинную красную ленту и обвязав ее вокруг колонн, положил на надлежащее место ножницы и сразу же отступил в сумрак, словно стремясь оставаться невидимым. Сложно было даже представить, насколько я оттягивал этот момент еще неделю назад, обучая почти круглые сутки своих рабочих. И не по тому: а вдруг что-то пойдет не так? Генератор не запустится или, не дай бог, короткое замыкание. В мире все возможно и не стоит окунаться в крайности. Просто старт уже нельзя было оттягивать бесконечно. С открытием цеха мы договорились с Генрихом Вальдемаровичем об аренде его имения (кто же мог предположить, что штабс-капитану срочно потребуются деньги), а это начало нового этапа, причем с опережением разработанного плана чуть ли не на полгода. В общем, прожекты придется переиначивать, сдвигая сроки и изыскивая возможности.
Солнце уже озарило фасад противоположного здания столярного цеха, а значит, уже как минимум пять часов. Минут через пятьдесят должны появиться кареты с приглашенными гостями, выехавшие от особняка Есиповича, а глазеющая публика уже начала собираться. Вот появилась пятерка обслуживающих механизмы мастеров, а вслед за ними Клаус Иванович, бывший геодезист и строитель каналов, а ныне ведущий химик опытного производства. Как-то незаметно подтянулись размещавшиеся в Абраменках разнорабочие, тут же и каменщики и даже Маркел Кузьмин, привезший вчера одну из последних партий кирпича с десятком односельчан, подрядившихся на работу. В принципе, вся эта торжественная церемония только для них, остальные – риторическая вода, но без присутствия смоленского бомонда, к сожалению, даже в их, глазах настоящих тружеников, она будет не полной.
– Поздравляю вас, мой дорогой сосед, – произнес Есипович, когда церемония закончилась, и опорожнившие две дюжины бутылок дорогущего шампанского новоявленные миноритарные смоленские акционеры расселись по экипажам.
– С чем, Генрих Вальдемарович? – спросил я.
– Как с чем? А разве не к этому вы стремились, когда прибыли сюда? Впрочем, – задумчиво произнес штабс-капитан, – конечно, нет. Я хотел выразить восхищенье, как лихо вы заполучили в свой карман этих олухов из свиты губернатора и три десятка поденных душ, выкупленных от рекрутского набора.
– Думаете, это было необходимо? – усомнился я. – Триста пятьдесят рублей за душу, как-никак. Вы точно мне подмигивали?
– После того, как я сам им это предложил, – да. Почти задарма получить на четверть века молодых, полных сил мужиков – да за это душу черту заложить можно.
– А вас не смущает, «дорогой сосед», что эти рекруты наверняка приписаны к своим полкам, – усомнился я, – и их рано или поздно примутся искать?
Генрих Вальдемарович откровенно расхохотался и, успокоившись, произнес:
– Даже взявший у вас деньги майор совершенно не представляет, какое количество рекрутов сгинут по дороге. По глупости или несчастью, это уж как бог даст, но из сотни редко меньше двух десятков. Так-то, мой дорогой сосед. И еще, вы, наверно, не в курсе, что Ашу пришло письмо из Калуги, где, между прочим, упомянуты кое-какие подвиги смоленских путешественников. Жаловался его высокопреподобие.
– Где Калуга, а где мы, – шутливо парировал я.
– Это так, – скептически заметил Есипович. – Только вы в святом месте кучу людей укокошили, и для канцелярии губернатора вам бы этот инцидент просто так с рук бы ни сошел, кабы ни тот майор, которому вы сейчас услугу оказали. Архимандрит в Тихоновой Пустыни хоть и простой настоятель, а до Синода дойти в состоянии.
– Что-то не пойму я вас, Генрих Вальдемарович.
