Здесь мы отдыхали второй день кряду и, само собой, искали возможность задержаться еще, лишь бы вновь встретиться взглядом с девичьей красотой служанки. На завтрак подавались два блюда, оба питательные и сытные: омлет и бифштекс. Обжаренные в масле на сильном огне ломтики ржаного хлеба с солью и молодое вино. Анна Викентьевна столовалась рядом, но по договоренности мы были не знакомы, и все общение не заходило дальше, чем было положено по этикету. Едва с блюдами было покончено, как со двора донесся шум, и дверь в зал распахнулась. В столовую ввалились двое польских солдат с саблями наголо и пистолями в руках. Встав у входа, они пропустили вперед унтер-офицера, а за ним показался сильно избитый, с перебинтованной головой Янык, подталкиваемый еще одним военным, с карабином на плече.
– Это они! – закричал Янык и упал на пол, явно не без помощи стоящего позади надзирателя.
– Пан Сигизмунд Жулиньский из Вильно? – обратился ко мне унтер-офицер с вопросом.
Я обернулся себе за спину, пытаясь обнаружить названного человека и не найдя там никого, с удивлением на лице ответил:
– Месье, – вытирая губы салфеткой, – клянусь своей честью, здесь нет никакого Сигизмунда Жулиньского. Тут вообще никого нет из Вильно.
Польский командир посмотрел на валявшегося на полу Яныка, затем перевел взгляд на конвоира. Судя по встопорщенным усам, он выразил недовольство
[44]. Солдат с карабином тут же поддал юноше ногой по ребрам и потащил за шкирку наружу.
– А-а-а! Усы у него рыжие! Больно! – запричитал Янык.
– Мы с другом и слугами, – как ни в чем не бывало, я продолжал рассказывать, – возвращаемся из монастыря францисканцев-реформаторов святого Францизска-Ассизского, где божьей милостью нам позволили приобрести записки Роберто Белармино и бочку великолепного вина. Во всей Польше днем с огнем такого не сыщешь. Кстати, книга лежит в моем номере, как и паспорта. Так что вы нас с кем-то путаете.
– Паспорта? Иностранцы? – удивился унтер-офицер.
– Желаете взглянуть?
– Э-э… было бы весьма кстати, – произнес поляк.
Неспешно встав из-за стола и отметив про себя, как Полушкин холоднокровно жует бифштекс и поглаживает ножик, я с унтером поднялся в гостиничный номер на втором этаже, где мы продолжили разговор.
– Любезный, – добавив строгости в голосе, произнес я, – я путешествую по приглашению самого министра юстиции Феликса Любенского. Расскажите, по какому случаю весь этот переполох?
– Ежи Тыц, познанский пехотный, – представился поляк. – Неделю назад, – начал он объяснять, рассматривая (так как не умел читать) письмо с росчерком министра и мой паспорт, – в Бохне ограбили и подожгли склады. Где-то с дюжину людей побили и евреев без счета. А в воскресенье кто-то спалил дом Казимира Понятовского под Краковым. Позавчера же в Тарнове поймали вора, продававшего панские сапоги прямо с телеги из сожженной усадьбы, на которой не один год в именье муку возили. Он-то и рассказал о Жулиньском из Вильно, пообещав опознать, дабы тут же не вздернули на суку.
Еще раз убедившись, что в документах и свидетельствах главное – чтобы их воспринимали и прислушивались, я уже понял, как надо себя вести с польским унтер-офицером. Тем более что его откровенный взгляд на выпавших из портмоне двух наполеондоров и анкерок, в котором покоилась великолепная мадера, говорил сам за себя.
– С каких это пор магистрат верит на слово вору? – с удивлением произнес я, пряча документы и разливая вино в походные кубки. – Вы посмотрите на его рожу, я б такому и ржавый гвоздь не доверил. Он похож на одного мошенника, которого я как-то видел на ярмарке в Руане. Совсем как ваш ворюга. Личико детское, смотрит невинными глазами, а сам только и думает, как тебя облапошить.
– Все так, как вы говорите, однако этого душегуба, едущего на тарантасе вместе с каким-то паном, встретили по дороге управляющий именьем и ксендз. Они подтвердили его слова: наглый, одноглазый, рыжий. Любой шляхтич при встрече со слугой Господа пожелает тому здоровья или добра в дороге, а этот даже и внимания не обратил. Князь Сулковский был в это время в Кракове и пообещал разобраться. По всем дорогам отправили егерей, а к Хельму выслали нас, так как этот мерзавец Жулиньский наверняка драпает сейчас к Московитам.
– Santé
[45]! – приподняв кубок на уровне глаз, произнес я.
Поляк повторил тост на французский манер.
– Предполагаете догнать? – с сомнением в голосе спросил я.
– Тут, простите, и барану понятно, что за это время он уже черт знает где. Однако приказ надлежит исполнить. Но если честно, я сам родом из Вильно, всех шляхтичей знаю и Жулиньских там отродясь не жило. Можете мне верить, а все эти беды наверняка из-за упыря Збышека. По крайней мере, так все в Кракове говорят. Даже здесь вам каждый скажет, что этот тать людей режет как овец и никого не боится, так как приходится родственником самому… – Тут унтер-офицер замолчал, боясь сболтнуть что-нибудь лишнего.
– А что ж вас сюда-то занесло, – перебивая паузу, спросил я, – это ж дорога на Люблин?
– Хм… Пару стаканчиков винца бы, да и перекусить с утра не мешало. А тут повозки с грузом, да и трактир весьма известный кухней… Маришка (с придыханием)… Вот мы и завернули, проверить, так сказать.
– По-человечески я вас понимаю, – сказал я, – кормят здесь отменно, да и девушка необыкновенная, но зачем этого дурня перевязанного с собой таскать?
– Как зачем? – удивился унтер-офицер и хотел добавить, как вчера, в Сандомире, купец на радостях весь день поил их за свой счет, пытаясь объяснить рыжие патлы свейскими родичами, и что Жабинские только соседи, а он Жубельский, – но промолчал. Второго такого случая ему явно не представится, а значит, таскать за собой воришку – только заводного коня напрягать.
Видя некоторое замешательство, я продолжил:
– Своим докладом и всеми этими смертями вы меня совсем напугали… Немедленно выезжаю из трактира. – И уже практически по-заговорщицки, шепотом, высказал просьбу: – Но учитывая последние известия и явную угрозу мне лично, я могу попросить вас сопровождать меня хотя бы до Люблина? Двадцать талеров лично вам и по два каждому солдату.
– Со мной преступник… – с явной неохотой в голосе произнес Ежи Тыц, поглядывая то на золотые монетки, то на анкерок, то на пустой свой кубок.
– Тридцать талеров! – сказал я. – А этого вора заприте здесь, под охраной. На обратном пути заберете.
– Надо кормить…
– Тридцать пять талеров немедленно и еще пятьдесят злотых, если сопроводите до границы с Брест-Литовском. Голодными не останетесь. Я лично напишу бригадному генералу князю Антонию Павлу Сулковскому о вашем участии.
